Заветы предательства
Шрифт:
Нас окружили, нас превзошли числом. Такое случалось редко, обычно мы не давали неприятелям прижать братство. Наш легион, в отличие от угрюмых Железных Воинов или благочестивых, убранных в золото Имперских Кулаков, никогда не выбирали для заданий, где требовалось держать оборону в течение долгого времени. Мы всегда смотрели свысока на гарнизонную службу и жалели тех, кого обрекали нести ее. Не могу представить, чтобы мы когда-нибудь отличились в такой схватке — в осаде, спиной к стене, сражаясь под горящими небесами.
Но при всем этом мы были Легионес Астартес. Мы бились
Я уверен, что мы продержались бы сколь угодно долго, что зеленокожий прилив рано или поздно разбился бы о нас, утратил напор, и братство снова перешло бы в атаку. Впрочем, проверить это не удалось. На моих глазах ночь пронзили инверсионные следы ракет, что врезались во фланги вражеского арьергарда и сломили их наступательный порыв. Множество широких лучей, вырвавшись из лазпушек, беззвучно собрали кровавую жатву. Раздался низкий рокот тяжелых болтеров и автопушек, которые накрывали чужаков плотным огневым валом.
Подняв глаза, я увидел над бурлящей массой орочьих тел искорки белизны и золота, что двигались по ложбине с юга. Сверкали дульные вспышки, ревели включенные ускорители гравициклов.
Происходящее вызывало у меня смешанные чувства: облегчение, конечно, но и досаду.
Торгун наконец-то добрался до нашей позиции.
Когда в ущелье просочились первые лучи утреннего света, все зеленокожие были мертвы или бежали. Впервые мы позволили выжившим скрыться. У нас и так было работы по горло: требовалось собрать снаряжение, починить доспехи, помочь раненым вернуться в бой. В сиянии восходящего солнца плато казалось безлюдным — всего лишь затянутой туманом площадкой, заваленной трупами и дымящимися остовами гравициклов.
Даже после того как Братство Луны присоединилось к нам, я не сразу встретился с Торгуном. Мне было чем заняться, к тому же я не стремился говорить с ним. Упорно трудясь вместе со своими бойцами, я делал все, чтобы они снова могли вести войну. Несмотря ни на что, твердо намеревался продолжить наступление. Дальше впереди вздымались серые столбы дыма, и было ясно, что кольцо вокруг орков быстро сужается.
Я еще смотрел на север, пытаясь определить лучший маршрут для продвижения, когда Торгун наконец подошел ко мне. Заранее ощутив его присутствие, я обернулся.
Терранин остался в шлеме, и я не видел выражения его лица. Решил, что он злится — когда Торгун заговорил, голос его звучал напряженно, но хан сдерживал себя.
— Я не хочу биться рядом с тобой, Шибан, — устало проговорил он.
— Как и я — с тобой.
— Тебе следовало послушать меня.
Раньше я не сталкивался с тем, что мою тактику ставят под вопрос. Конечно, Торгун имел право на свое мнение, но он уязвил мою ханскую гордость, и мне не приходил в голову достойный ответ.
— Только скажи мне, — продолжил он, — почему
— Что «это»? — уточнил я.
— Увидеть Кагана. Почему ты так стремишься попасть к нему, нарушая наш строй, ставя под угрозу наших воинов? Мы даже не знаем, на Чондаксе ли он. Ответь мне. Помоги мне понять.
Удивительно было слышать такое. Я знал, что Торгун осторожнее меня, что он по-иному ведет войну. Но мне не приходило в голову, что терранина не прельщает возможность сразиться рядом с величайшим из нас.
— Как вышло, что ты не желаешь этого? — в тот миг я по-настоящему жалел Торгуна. Мне думалось, что он упустил нечто во время своего Восхождения или, быть может, что-то забыл. Он называл себя Белым Шрамом; интересно, было ли для него это чем-то большим, нежели обозначение легиона? Для меня, для моего братства, наше имя было всем.
Я понял, что должен попытаться объяснить ему, хотя почти не надеялся, что добьюсь успеха.
— Война — не орудие, брат мой, — начал я. — Война — это жизнь. Нас возвысили к ней, мы стали ею. Когда Галактика будет полностью очищена от угроз, наше время закончится. Краткое время, лишь золотое пятнышко на лике Вселенной. Нужно наслаждаться тем, что у нас есть. Нужно сражаться так, как мы были рождены сражаться, — превращать битву в искусство, восторгаться натурой, дарованной нам.
Я говорил пылко. Верил во все это. Верю до сих пор.
— Однажды я видел, как он бьется, но издали, — продолжил я. — И не могу забыть этого. Даже за те мгновения я убедился, что живой идеал возможен. Часть этого идеала пребывает в каждом из нас. Я жажду вновь узреть его, рассмотреть вблизи, усвоить его, стать им!
На меня глядел безликий шлем Торгуна, залитый кровью.
— Что еще ждет нас, брат? — спросил я. — Мы не строим будущее для себя, мы создаем империю для других. Подобные воинственные порывы, эти великолепные и грозные прозрения — все, что у нас есть.
Торгун по-прежнему молчал.
— Грядущее будет другим, — добавил я. — Но сейчас для нас есть только война. Нам нужно жить ею.
Терранин недоуменно тряхнул головой:
— Вижу, на Чогорисе растят не только воинов, но и поэтов.
Я не понял, смеется он надо мной или нет.
— Мы не делаем разницы между ними.
— Еще один странный обычай, — с этим Торгун поднял руки и отстегнул крепления на горжете. Вскрываемые замки зашипели. Затем терранин повернул шлем, снял его и прикрепил к доспеху на магнитный зацеп.
Когда мы смотрели друг другу в глаза, нам было легче достичь понимания. Но не думаю, что мои слова в чем-то убедили его.
— Я сражаюсь не так, как ты, Шибан, — произнес Торгун. — Возможно, я даже сражаюсь за нечто иное, чем ты. Но мы оба из Пятого легиона. Нам нужно искать общий язык.
Терранин посмотрел на север над моим плечом.
Туда, где был он. Туда, где бился он.
— Невзирая ни на что, мы должны попасть на передовую, — сказал хан. — Как скоро твои братья будут готовы?