Здесь птицы не поют
Шрифт:
«Потрясающе! Они реагируют на речь, способны к коммуникациям, трансформируют тело по необходимости условий внешней среды или по своему желанию. Для жизнедеятельности не требуют кислорода. Сознание носителя ясное, немного приторможенное. Оперативные действия он выполнять не может. Физико — химические свойства крови……» — дальше на половине странице перечислялись какие-то цифры лейкоцитов — тромбоцитов, о которых Рогозин не имел никакого понятия и поэтому смело пропустил.
«30–е апреля…… генерал О обещал Сталинскую премию! Проф сегодня танцевал! У нас появилась надежда!!
Странным образом в этом журнале переплелись все легенды, услышанные Рогозиным в этих краях: лагерная история Юрика, его же мистические страхи, космическая версия дяди Васи и межпространственно — военная Мони.
«Прибывший три дня назад доктор Левин убежден, что нам стоит попробовать ведьм. Проф посмеялся над ним. Проф говорит, что в каждой деревне этого добра — пучок на пятачок и никто ни в какой космос не отправился. Но товарищи Шефер и Грёнхаген рекомендуют своего коллегу по Аненербе как знающего специалиста, буквально — «лучшего эксперта по ведьмам и охоте на них», и настаи… О согласен предоставить необходимые ресу….»
«11 ….. Разговаривал утром с майором К. По всему выходит, что доктору Л в 1944 удалось создать целый взвод ведьм, наводивших морок на наших разведчиков где-то в Прибалтике. Тогда же доктор Л был захвачен в плен и надежно спрятан в Подмосковье. Шефер и Грёнхаген были удивлены, увидев его здесь»
«Сырбыкты появлением конкурентов недоволен. Он злится и обещает нам кары от самого Улу Тойона — знать бы кто это? Но товарищ Савельев, кажется, отнесся к обещанию шамана серьезно. Разговаривал с ним четыре часа подряд. Потом перевел Сырбыкты в свою комнату, а сам поселился у ….»
«27 июня. Определен состав первой команды. Врачи дали отвод майору К и старшему лейтенанту С. Не понимаю, из каких соображений? После того как демон овладевает сознанием носителя, он легко может излечить любой физический недуг. Ему нипочем переломы позвоночника и расколотый пополам череп, а у Кузнецова всего лишь… Конечно, Профу виднее, но теперь вместо шести человек «туда» пойдут пятеро». Старшим группы назначен ппк Артюхин. Сдается мне, что мы все очень рискуем. Господь Всемилостивый, прости нам грехи наши, если их можно….»
«02 августа. Завтра пойдет первая команда. Если все пойдет удачно, следом отправятся люди ппк А и м — ра Зв. Мне снятся кошмары, но никто, кажется, моих страхов не разделяет. Савельев в Москве с обоими немцами.»
«… бря. Свершилось. Они там!»
Дядя Вася, о котором Рогозин уже успел позабыть, вдруг захрипел, выгнулся дугой, разбив затылок о стену. Брызнувшая кровь попала на руку Виктору, но сразу скатилась крупными каплями вниз — как будто кожа Рогозина была пропитана чем-то водоотталкивающим. Рогозин прихватил старика за голову и тотчас в его запястья впились две тощие руки дяди Васи, теперь похожие на изломанные ветки с отросшими когтями. Дернувшейся ногой старик разбил фонарь — зазвенело стекло и стало темно.
Теперь только гешины часы RADO блестели в черноте светящимися цифрами.
— Кончаюсь я, — едва слышно прохрипел
Рогозин хотел вежливо что-то возразить, но язык почему-то не повернулся.
— Ключи в Батагай отдай. Припорову Артему, найди его, — попросил старик. — И уходи отсюда. Может хоть ты…
Он замолчал, и Рогозин заспешил:
— Я журнал нашел на столе. Там…
И снова тонкие сухие пальцы попытались сжать рогозинское запястье, но в этот раз сил уже не осталось.
— Нет, — пересохшими губами прошептал умирающий старик, — не было там… журналов. Кишки, требуха на столах. И ничего больше. Обещай…
Он замолчал и Виктор понял, что остался в подземелье один. Что он должен был пообещать дяде Васе — так и осталось загадкой. Наверное, Рогозину следовало теперь соблюсти какую-нибудь очередную инструкцию, к которым так трепетно относился старый служака? Но все инструкции, которым он так долго служил, умерли вместе с ним.
Журнал, записи в котором стали откровением для Рогозина, вдруг показался глупым и ненастоящим: кто бы позволил на режимном объекте вести такой дневник? Виктор бывал однажды на обычном питерском «почтовом ящике», видел, как трепетно тамошние секретчики относятся к хранимым тайнам. За любую оброненную промокашку доставалось всем — от главного инженера до технички и грузчика. А здесь, на абсолютно секретном объекте, порядки должны были быть по — настоящему церберовские и каждый попавший сюда листок бумаги должен был быть пронумерован, учтен и либо сдан в архив, либо утилизирован на глазах важной комиссии.
Но все же он был — килограммовый пыльный неудобный гроссбух, в котором содержались страшные тайны лаборатории, и откуда он взялся было непонятно. Он теперь просто еще одна загадка из длинной череды подобных, которыми были буквально напичканы эти места, и ответ на которую не очень много добавит к общему пониманию.
Виктор бросил журнал в сидор, потер затекшую ногу, и от этого движения сухое тело дяди Васи сползло по стене, завалилось набок.
Рогозин уже привык к смертям, окружавшим его в последние дни, поэтому горевал недолго. Посидел минут десять возле тела дяди Васи, хотел приложиться к канистре — помянуть, но едва поднес горлышко к губам, как почувствовал накатывающий приступ тошноты.
— Простите, дядь Вась, — вслух произнес Рогозин и отставил канистру. — Я, мы… злились на вас за то что вы дали нам надежду, но не смогли соответствовать нашим ожиданиям. Простите. Это не ваша вина.
Еще несколько минут ушло на сборы: обыск вещей умершего хранителя подземелья в полной темноте, наощупь, укладка покойника — Виктору почему-то подумалось, что его следует положить в такую же позу, в какой лежат мертвецы в гробах. Зачем и почему — он не знал, но в тот момент это действие показалось важным.
Через полчаса Рогозин выглянул наружу, но за дверью стеной стоял дождь. Он пузырился на дорожном гравии, стекал между камушков в реку, превращая ту во взбесившийся поток.
Виктор, уставший от темноты, уставший бояться и ждать смерти, сел в полуоткрытом проеме, достал из рюкзака пачку сигарет и по примеру Юрика зажал одну сигарету между губой и носом, вдыхая через тонкую бумагу чуть сыроватый аромат табака. Никогда в жизни ему не хотелось курить, не хотелось и сейчас, но эта сигарета стала для него в этот момент символом его прошлой жизни, к которой, он это знал, вернуться уже не удастся, даже если получится выбраться отсюда.