Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Шрифт:
Или нет... Меня поймают фашисты, будут мучить, а сильнее всех будет мучить их прихвостень – Саша Гришин. Вот тогда родители попомнят, как наказывали меня из-за него. И скажут: «Миша был очень умным мальчиком, и он сразу, еще тогда, в мирное время сумел распознать врага. А мы – не сумели!»
А потом в город ворвутся наши и спасут меня...
Или нет... Пусть Саша Гришин замучит меня до смерти. А когда придут наши, то я буду лежать в гробу, бледный, с гордым и отрешенным лицом, и все будут плакать и говорить: «Ну как живой...»
Вот
Представив себя лежащим в красном гробу и боевых товарищей с суровыми лицами, которые сжимают в руках оружие и клянутся отомстить за убитого друга, плачущих родителей и все такое прочее, Мишка сам не выдержал и от жалости и мрачной красоты такой картины вдруг громко всхлипнул.
Мать на секунду прекратила причитания, зорко взглянула на Мишку и удовлетворенно произнесла:
– Ну, наконец-то проняло этого идола бесчувственного, хоть бы заплакал, ирод, хоть бы слезинку проронил, когда отец его лупцевал! Ну, слава Богу, хоть сейчас проняло его! Дошли наконец до него материнские слова!
Ничего-то вы не понимаете, устало подумал Мишка, ну и ладно. Когда-нибудь поймете, да поздно будет...
Отсидев дома без гуляния неделю, Мишка наконец вышел на улицу. И он был принят ребятами так, как будто ничего и не случалось.
И только Славка-Погорел как-то как бы невзначай спросил его:
– Миш, а чего это ты с Сашей Гришиным не поделил?
– Да... – неопределенно махнул рукой Мишка, – так...
Ему крайне неприятно было вспоминать тот день, он всячески старался вычеркнуть из памяти страшную картину сожжения солдата, мерзкий запах горящего пластилина и оскаленный рот Саши Гришина... Когда память все-таки возвращала его к этому эпизоду, у Мишки внезапно возникали рвотные рефлексы. Вот и сейчас он судорожно сглотнул набежавшую слюну и передернулся.
– А-а-а... – протянул Славка и больше ничего не спрашивал.
Бог с ним, с этим хорошим поведением и «хорошими мальчиками», думал Мишка, проживу как-нибудь без этого, все равно такая жизнь и такие друзья, как Саша Гришин, не по мне... Лучше уж буду с ребятами... с командой...
Саша Гришин появился на улице тоже примерно через неделю. Сначала он просто сидел с аккуратно обернутой в газету книжечкой на лавочке возле своего подъезда («дышал свежим воздухом») под неусыпной охраной своей бабки, вооруженной кочергой. Даже издали был виден огромный желто-сиреневый синяк под его левым глазом.
Потом, опять-таки в присутствии маячившей неподалеку бабки, снова начал потихоньку играть с девчонками. Мишка подумал, что Саша, наверное, боится его и ребят. Конечно, если бы Мишка рассказал ребятам об экзекуции нашего красноармейца, то Саше Гришину пришлось бы очень туго, даже бдительная и преданная, как овчарка Гитлера, бабка не спасла бы его от справедливой кары. Однако Мишке было противно
Постепенно эта непонятная для непосвященных история забылась, и мало кто уже вспоминал, что когда-то Мишка за что-то здорово избил примерного мальчика Сашу Гришина. И только Мишка, проходя мимо Сашиного подъезда, иногда вдруг подсознательно испытывал смутное, беспокойное чувство, на миг в груди становилось жарко, перехватывало дыхание, и ему чудился запах жженого пластилина...
Александр Антипин
АНТИПИН Александр Александрович родился в 1963 году в Мезени. Закончил исторический факультет Архангельского университета. Работает журналистом в мезенской районной газете «Север». Участник Общероссийского совещания молодых писателей (Москва, 2001 г.).
ДЕД
– Ну что, Сашка, будешь вспоминать-то меня, когда помру?
С глухим стуком падает с печи валенок. Шевельнулся огонек керосиновой лампы. Из-за пестрых занавесок высунулась седая голова деда.
– Знаешь ведь, что не забуду! – Внук обиженно морщится и утирает рукавом маленький сухой нос. – Че забывать-то, ты ведь никогда не умрешь...
Человек, поеживаясь, плотнее укутался в плащ и зашагал дальше.
Потрясающий своей далекостью, вспомнился ему этот разговор сейчас, когда прошло, кажется, сто лет. И родной маленький город незнаком, неприветлив, и редко-редко встретишь на тесной улочке стародавнего знакомого. И не верилось, что этот суровый, плохо обжитой островок мерзлой земли – его родина.
Он уже забыл, когда впервые стал помнить деда. Раннее детство почему-то помнилось плохо, и только короткие отрывки каких-то мыслей, чувств волновали сердце.
Солнце! Зияющая чернота двора в распахнутых воротах. Рыжий конь Сокол, который все время казался большим, даже очень большим, просто огромным. Он приветливо наклоняет голову, касаясь детского чуба, улыбается! Да, да, улыбается. Мол, не бойся, ты ведь свой, наш, дедовский внук.
Дед берет Сокола за узду, треплет по загривку, хлопает ладонью по большой сильной шее. Что-то нарочито грубо говорит коню, шумит на него...
Никто и не заметил, как появился в городе незнакомый мужчина. Мало ли их тут, приезжих. Кто по какой нужде, по какому делу приедет в этот забытый Богом уголок Земли. На всех глаз не хватит.
Человек был молчалив, задумчив и так углублен в себя, что когда шел по улице, прохожие невольно оглядывались ему вслед. Лицо его было так истерто временем, что определить, сколько ему лет, не было никакой возможности. Никто из приметивших его не мог сказать, бывал ли мужчина в городе раньше или приехал в первый раз.