Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Шрифт:
– Что я? – возмущенно и горько откликнулась Раечка. Слезы вдруг хлынули, закапали на голубое, такое знакомое платье, оставляя на нем темные расплывающиеся пятнышки. – Что – я?... Что я могу, что должна сделать? Смотреть, как его избивают, уродуют в нашем дворе, пальцы себе кусать, чтобы не закричать, что еще?... Может, Фиксу попросить, чтобы он его не трогал больше, в покое оставил? Так он ведь запросит дорого, а потом обманет все равно, я его знаю. Он убьет его когда-нибудь! – Раечка бегом, натыкаясь на прохожих, кинулась к Чудовке.
Она напророчила. Через неделю Славка снова увязался ее провожать и не вернулся в наш двор. Драка, конечно, была снова, и Фикса
Славку прямо из этого проклятого двора увезла «скорая» – сперва в филиал Склифосовского в Теплом переулке, потом в главное здание, на Колхозной. Он умер прямо под наркозом, не выдержав операции, – отказало сердце. Оказывается, у него был тяжелый врожденный порок.
Валька-Балда плакала сутки напролет, ходила вся опухшая. Она перестала со всеми нами здороваться и больше никогда, ни разу не выставила радиолу на подоконник. Так кончились наши танцы во дворе, навсегда кончились.
Мы хотели подловить Фиксу, отомстить за Славу, но всех нас опередил Сильвер. Он убил Фиксу той же осенью знаменитым своим костылем. На этот раз он пробил не грудь коронным своим ударом. В голову, в висок ударил Сильвер. Фикса, говорили, умер мгновенно, на месте, а Сильвер отбросил костыль, закурил и стал дожидаться милицию.
Его посадили, потом он вышел, вскоре сел за что-то снова, да так и сгинул, пропал безвозвратно в тюрьмах и на пересылках.
На Славкиной могиле мы посадили березку и разбили маленькую клумбу с кустиками маттиолы и ночной фиалкой – совсем как в нашем дворе.
Ольга Шевченко
ШЕВЧЕНКО Ольга Евгеньевна родилась в 1981 году в Уфе. По окончании школы училась в Башкирском государственном педагогическом университете. Студентка Литературного института им. А. М. Горького.
ФЕДОСЕЕВ И ФИДЕЛЬ
Посвящается моей маме Шевченко Лидии Евгеньевне
В детстве Федосееву хотелось стать не космонавтом, не врачом и даже не актером кино... В детстве Федосееву хотелось стать дворником. И не потому, что он так уж сильно любил подметать. Дело в том, что он часто находил на улицах разные вещи: брелки, цепочки, бутылки и даже двадцатикопеечные монетки. Брелки и цепочки он дарил маме, бутылки сдавал в приемный пункт и, получив от огромного красного дядьки рубль, прятал его в копилку, а на найденные монетки покупал себе мороженое или спички, чтобы жечь во дворе ковры тополиного пуха и завороженно следить, как от искорки рождается и разрастается в огромный круг голый асфальт. Федосеев думал, что, будь он дворником, он бы мог находить еще больше вещей, он находил бы все потерянное за вечер и за ночь. Вполне возможно, что эта мысль как-то подсознательно вселилась с маминой поговоркой, которой она каждое утро будила его:
– Кто рано встает, тому Бог подает.
Федосеев неохотно открывал глаза и спрашивал:
– Мама, ну почему ты всегда встаешь раньше всех?
– Раньше меня встает будильник. Он будит меня, а уж я потом тебя.
– А еще раньше
– Будильника? Папа.
– А еще раньше?
– Бабушка.
– А еще раньше-раньше всех?
– Не знаю, дворники, наверное.
Так Федосеев узнал про дворников все, что ему было необходимо. И твердо решил стать дворником, чему, впрочем, не суждено было сбыться, потому что он хорошо учился, рано и взахлеб начал читать, и учителя предрекали ему дальнейшее продвижение по «научной части».
Когда же он был совсем маленьким, мама сама читала или рассказывала ему разные истории. Среди них у него была самая любимая и таинственная, про Кремль. Кремль представлялся ему огромным замком, который уже сам по себе был сказкой. Мама называла его «красным» и показывала на картинках. Она рассказывала, как поздно вечером в Кремле горит одно-единственное окно. И люди, проходящие мимо, усмиряют свой шаг, задерживают дыхание, показывают друг другу на этот маленький прямоугольничек света и говорят: «Ночь уже. А товарищ Сталин все работает», – и торопятся прочь, как бы стесняясь своих праздных вечерних прогулок.
Маленький Федосеев надолго запомнил этот рассказ. И теперь каждый раз, когда укладывался спать, думал, что вот сейчас он заснет, а то окно будет еще долго гореть где-то далеко. Становилось спокойно и хорошо, он закрывал глаза, и иногда ему даже виделось, как к этому окну подходит красивый и строгий человек. Он курит трубку, вздыхает и смотрит на страну. Он очень устал, но не может заснуть, потому что должен хранить сон всех спящих и думать об их завтрашнем дне.
На самом же деле, когда мама рассказывала эту историю, Сталина уже не было в живых. Кто-то из соседей поехал в Москву на похороны и не вернулся.
Весь день, пока Федосеев был в школе, мама или готовила, или расхваливала его успехи соседкам, а вечером, когда сын возвращался с продленки, а муж с работы, делала круглые глаза и таинственно говорила:
– А знаете, что у нас сегодня на ужин? Кар-тош-ка!! – и добавляла: – На масле.
– Ура! – кричал Федосеев.
Папа улыбался и похлопывал маму по плечу. А у мамы с лица, наоборот, отчего-то сходила улыбка, и она сбрасывала его руку. Федосеев хрустел картошкой и тогда еще не знал, что родители жили вместе только ради него.
А после ужина папа старался тихо уйти, но Федосеев все равно слышал, и когда мама риторически спрашивала его, что, отец уже ушел, он замечал, что у нее красные глаза, и не понимал отчего. Он интересовался, но она молчала. Не жаловалась и ничего не требовала, даже от мужа. Она так и умерла. Ночью, словно боясь побеспокоить, не доставив никому хлопот, не позвав никого проститься.
Федосеев попытался вспомнить что-нибудь радостное, какую-нибудь мелочь, которая бы произошла с матерью накануне, чтоб хоть как-то оправдаться перед собой, но ничего такого не было. Последний раз, когда смеялась мама – громко и заливисто – было года четыре назад. По радио транслировали выступление Хрущева. Он говорил горячо, видимо, обронил что-то смешное, может, не совсем уместное, и мама засмеялась. Это было так неожиданно и странно, что на кухню даже прибежал отец. Мама сказала ему эту фразу, и он тоже коротко хохотнул. В тот вечер они сидели все втроем допоздна, отец никуда не уходил и, продолжая прежнюю тему, очень похоже произнес: «... а там, где эта культура не растет, следует решительно заменить руководителей, которые сами засохли и кукурузу сушат!» Для большего эффекта отец еще хлопнул кулаком по столу. И мама еще раз засмеялась. Теперь Федосеев думал, что, наверное, этот день был одним из ее самых счастливых.