Зелёное пальто

Дэс Владимир

Я завертел головой.

Не было их в этом Гербовом зале.

Поговаривали, что даже самый близкий друг и соратник губернатора раз пошел против его воли и с ним произошла беда. Сфабриковали уголовное дело и быстро передали в суд. Очень торопились успеть до введения моратория на смертную казнь.

Якобы губернатор сказал: «Этому человеку в железной клетке не место в нашем мире».

Сказал просто так.

Ради красного словца.

И про «человека», и про «клетку», и про «мир». Не имея в виду насильственное

изъятие «из нашего мира» своего бывшего друга.

Так по крайней мере объяснила журналистам пресс-служба губернатора, когда «этого человека в железной клетке» расстреляли через час после приговора. Такое объяснение пресс-службой совсем всех запутало: и журналистов, и следователя с судьей.

Следователь, который вел дело, после пресс-конференции с испугу, что не так понял изречение губернатора, сделал себе операцию по смене пола.

Стал женщиной.

И уехал в Амстердам, на улицу красных фонарей.

Там ему, то есть ей, стало все понятно: вот «наш мир – женский», вот «их мир – мужской». Плати и заходи.

Но только один раз.

Если хочешь зайти еще, то и плати еще.

И никаких тебе «миров» и «клеток».

А судья, это была женщина, нет, не подумайте, не стала переделывать себя в мужчину, она просто как-то вдруг разбогатела.

Говорят, что еще раньше, до этого дела, наследство получила. Но до поры до времени это скрывала.

А тут, запутавшись с этими «мирами», вынесла расстрельный приговор и неожиданно вышла в отставку.

Купила на наследство виллу на Канарах. И переехала туда жить со всей своей семьей, включая бабушек, дедушек, племянников и племянниц.

Ей, говорят, и там предлагали стать судьей, но она отказалась, понимая, что с Канар бежать в случае чего будет уже не куда. Да и наследства не бывают бесконечными.

Так вот, губернатор в окружении самых близких и верных на этот час своих соратников стоял на импровизированной сцене.

Он-то стоял свободно.

Но остальные…

Возвышение было небольшим, и часть приближенных постоянно сваливались с этого пятачка. Поэтому многие стояли одной ногой, крепко ухватив соседа. А сосед, понимая, что тот, падая, может захватить и его с собой, улыбаясь, отжимал незаметно стоящего рядом товарища, чтобы тот, сволочь, не свалил его.

Если кто все-таки падал, то его место мгновенно занимали новые соратники.

После тронной речи губернатор сошел с подиума в народ.

Ему подали кресло.

Губернатор сел, и на сцене началось представление.

Вначале выступили «маленькие лебеди», все в одной левой пуанте.

Затем сыграл на барабане великий музыкант и тоже в одном левом ботинке. Левой рукой все время бил в левую сторону барабана.

Моя мама приволокла из «Дамского клуба» стайку худых и стройных девушек в платьях «а-ля путч». Проще сказать, левая половина тел были у них ничем не прикрыта.

Затем на

сцену опять вышел губернатор.

Стал вручать ордена и медали.

Самый большой орден он вручил себе сам.

Затем награды получили ударник капитализма и водитель селедочной фуры. Правда, водитель к этому времени так напился, что вышел на сцену вообще без ботинок. Но в носках, да таких вонючих, что губернатор, сославшись, что ему надо… в общем, куда-то надо, сбежал со сцены. Орден герою вручал пожарный в противогазе.

Затем начался банкет.

Я был очень обижен, что меня даже и не вспомнили.

Зная мудрость, что в России страшно забвение, а не хула или хвала, я, грустный, побрел в буфет, чтобы напиться.

Но за буфетной стойкой бармена не оказалось.

Я зашел за стойку, чтобы налить себе сам, и обнаружил там музыканта-барабанщика с юной, худенькой и почти прозрачной буфетчицей. Он, барабанщик, уложил ее в футляр своего барабана и там совершал с ней не насильственный, как я понял, половой акт.

Чем удивил меня: как «это» можно сделать в футляре барабана? Но, видимо, «это» у него было отработано довольно профессионально, потому что он справился с «этим» быстро и бесшумно.

Девушка, вскочив и поправив юбочку, спросила:

– А вы кто?

Я ответил почему-то, что контрабасист.

– Правда? – обрадовалась она и поискала глазами футляр контрабаса. Маэстро-барабанщик тем временем захлопнул футляр и наладил [28] из бара.

– Стой! – крикнул я. – А платить, кто будет?

– За что? – удивился маэстро.

– За тишину, – ответил я.

Маэстро полез в карман.

Я сказал, что пошутил, и приобнял его.

Из-за стойки бара мы уже вышли вдвоем. За нами буфетчица. Мы к столику в углу, она туда же.

– Тебе чего? – спросил я.

– Так вы сказали, что контрабасист, а где футляр от контрабаса?

– Футляр отменяется, – отрубил я, думая, что тем порадовал ее.

Но она расстроилась:

– Жаль, никогда еще «этого» у меня не было в футляре контрабаса, – и ускакала куда-то, очевидно, искать очередного музыканта.

Маэстро после третьей выпитой бутылки шотландского виски обнял меня и стал пытать, откуда я знаю про его заветную мечту – написать симфонию для органа с барабаном.

Я отвечал ему, что ничего не знаю о его симфонии с органом и барабаном. Он не верил.

Я уверял.

Он начал обижаться и уже полез за барабанными палочками, чтобы ими прояснить мою память. Я понял, что надо «сознаваться». И сказал, что догадался о симфонии по движениям девушки в барабанном футляре.

– Молодец! – ответил он и поцеловал меня. Я его.

Так мы подружились.

Поутру мы с маэстро проснулись на моей кровати, и между нами лежал его барабан. Но почему-то без футляра. Да, и проснулись мы – не сами. Нас разбудила моя старшая сестра.