Зеленые яблочки

Хрисанфова Татьяна Анатольевна

— Будто мельней придавило, — зло посмеивались завистники.

Другие качали головами: не по Сеньке шапка. И денег сроду больших у Родионовых не было. Да и Паранька избалованная, одна дочка у богатого папаши… Намучается Егор с ней.

— Как бы Паранька не умаялась с таким муженьком, — ехидничали бабы постарше, — и не смотрит на молодую!

— А как Евсей попрекать зачнет зятя небогатого? Егору нечем похвастать, акромя собственных рабочих рук. Подумать, так только отслужил действительную, не заработал даже на свадьбу! — кручинились в толпе.

Дмитрий выходил из церкви высоко держа голову; завидуйте, люди. Жена семенила за ним, улыбаясь через силу, сердце ее по непонятной причине ныло. Она смотрела на сына и материнским сердцем чуяла; не счастлив ее сын. И от того, что сыну плохо, матери было тоскливо, потому и улыбалась она вымученной улыбкой. Она стеснялась, не зная как вести себя с такими людьми. Понаехали гости и из станицы и из самого Балашова. Такие люди, коих в деревне и не увидишь никогда. А Евсей Григорьевич

запросто вон с ними, улыбается. А одеты как! В деревне не видывали таких нарядов. Груня оглядела свой праздничный наряд и ей стало стыдно за себя, за мужа, за дочерей. Не носить им таких платьев, в какие одеты жены этих богатеев… Молодые подошли к саням, украшенным по-праздничному лентами и бумажными цветами. Паранька так и не дождалась, когда новоиспеченный муж поможет сесть ей в сани. Она сама, путаясь в многочисленных юбках, забралась в сани и усаживалась там. Подбежала ее подружка и стала расправлять ей фату, глядя на безучастно стоявшего рядом Егора. Наконец все расселись по саням, и процессия тронулась по снежному месиву на дороге. Сделав крюк по деревне, а иначе как смогут сельчане оценить великолепие гостей и их праздничных нарядов, свадебный поезд остановился у распахнутых ворот богатого дома. В подметенном дворе расстелили половики по снегу до широкого крыльца. Евсей Григорьевич не мог позволить, чтобы первый день свадьбы праздновался не в его доме. Дмитрия и Груню быстро подпихнули к воротам, и они встречали гостей хлебом-солью. Егор равнодушно ломал хлеб, слегка обмакнул его в соль. Паранька же ломала двумя пальчиками и окунула ломоть в соль, погрузив очень глубоко. Она помнила, с каким невниманием отнесся к ней молодой сразу при выходе из церкви.

— Вот это жена, — заметили в толпе, — Держись теперь, Егор, будешь солоно хлебать.

Новоиспеченный муж, словно и не заметив крупной соли на ломте, пережевал его и не поморщился. Он не обращал внимания и на выкрики. Наконец, молодых увели в дом и усадили во главе стола, застланного белой кружевной скатертью, купленной у Маришки. Гости чинно рассаживались за длинные столы, каждый соответственно своей одежке. Приехавшие заняли почетные места около молодых и рядом с хозяевами. Местная родня со стороны жениха и невесты скромно поместилась за дальними столами. Никто не возражал, несомненно, приехавшие люди нужные хозяину, да и кто их знает, какого они звания? Наконец все благополучно разместились. Паранька победно оглядывала гостей, а как же, вон какого парня отхватила. Она его в люди выведет. Евсей придирчиво оглядывал столы; вдруг не хватает чего на них, ломящихся от городских и деревенских яств? Но на столах места свободного не было от тарелок и блюд. Даже вон огромный осетр посреди стола красуется, весь в зелени. А как же иначе? Из Царицына и привезли. Чай не лето сейчас, не пропал в дороге. А уж разных колбас городских, да окороков, пирогов, да пирожных — не счесть. Домашнего жареного поросенка разглядел на столе Евсей. Городские, запечатанные сургучом бутылки, радовали хозяйский глаз. Это вам не Колыванихина «первостатейная», это монополька. [5] Кроме того, для барышень привередливых вина понаставлены в бутылках темных, да с наклейками, коих доселе не видали в деревне. Глаза Евсея Григорьевича победно блеснули. Еще бы! Теперь на каждом углу свадьбу обсуждать будут! Он постучал вилкой по хрустальной рюмке, привлекая всеобщее внимание. Гости замерли. Евсей поздравил молодых, произнеся длинную, немного путанную речь, в конце которой он не выдержал, и со слезами на глазах, полез к Егору с объятиями: береги, зятек, кровинушку! Единственная она у меня.

5

Винная монополия (казенная продажа питей) — исключительное право государства или отдельных лиц (откуп) на производство и сбыт спиртных напитков.

Первая российская алкогольная монополия была учреждена в 1474 году Иваном III и действовала до 1533 года. В 1652 году была введена вторая по счету государственная монополия. Она просуществовала 29 лет.

В 1696 году Петр I учредил третью государственную монополию. Через 20 лет, в 1716 году, царь ввел свободу винокурения в России, обложив производителей «винокурной пошлиной».

Четвертая монополия была введена (по инициативе министра финансов Сергея Витте) в 1894 году, но в полной мере действовала с 1906 по 1913 год. Винная монополия распространялась на очистку спирта и торговлю крепкими спиртными напитками. Винокуренные заводы могли принадлежать частным предпринимателям, однако производимый ими спирт покупался казной, проходил очистку на государственных складах и продавался в государственных винных лавках. В 1913 году общая выручка от винной монополии составила 26 процентов доходов бюджета России.

Монополия распространялась только на водку; все прочие спиртные напитки производились и продавались свободно, но были обложены акцизом (а импортные — еще и ввозной таможенной пошлиной). Монопольные цены на водку были хорошо согласованы со ставками акцизов и пошлин; массовый беднейший потребитель удовлетворялся казенной водкой, а состоятельный потребитель предпочитал все прочие напитки в свободной продаже.

С началом Первой мировой войны торговля спиртными напитками была запрещена.

Гости

зашумели, поднимая рюмки, задвигали тарелки и за столом оживились. Деревенские, не особо умеющие пользоваться вилками, посматривали друг на друга. Но городские закуски вызывали интерес и преодолев смущение, они, глядя как городские управляются с тем или иным незнакомым блюдом, потихоньку смелея от выпитого, налегали на закуски. Наконец гости, утолив первый голод, вспомнили о молодых. Разом понеслись выкрики: «Горько! Горько!» Паранька локтем подтолкнула молодого мужа под рукав нового костюма. Тот скучающе ковырялся в тарелке и, видимо, ничего не слышал. Егор подскочил от неожиданности и чуть не свалил со стола дорогой хрустальный графин. Поцелуй получился куцым, и не удовлетворенная публика в разочаровании зароптала: кто ж так целует молодую жену? Видимо, учить надо. Заставляли целоваться еще. Паранька млела от поцелуев и всеобщего внимания. После выпитого гости перестали церемониться и вот уже приехавшие купцы вышли курить вместе с местными крестьянами. Нашлись общие вопросы для обсуждения. Только городские бабы никак не хотели общаться с деревенскими. Они шушукались в уголке, обсуждая деревенских: вырядились! Таких фасонов и не носит никто. Посмеивались в кулачок, не боясь обидеть деревенских. Свадьба шла своим чередом. Дарили подарки, пили, ели. Разомлевших работники относили в пустые комнаты, на кровати.

* * *

На хуторе Катерина проплакала всю ночь, дочь металась по постели, и никакие настои не могли помочь. Михаил тоже не спал и все не отходил от любимой дочери. За эту ночь он поседел и осунулся. Дед Василий на печке всю ночь шептал молитвы, бабка вздыхала. Кот Кисель не слезал с подушки на постели Даши, сколько не гнала его Катерина. Даже Валяй и Окаянный всю ночь скреблись у порога, словно могли помочь молодой хозяйке.

Этой же ночью в спальне молодых чуть не возник пожар. Егор, несмотря на то, что жениху не положено пить на свадьбе, не держался на ногах. Молодой жене пришлось чуть ли не волоком тащить его в спальню. Он размахивал руками и задел стоящую на столе лампу. Стекло разбилось и на пол плеснул керосин, горевший фитиль упал как раз в лужу, пламя тут же стало пожирать керосин. Пришлось Парашке, схватив подвернувшееся под руку атласное одеяло, тушить пламя. Никто не увидел этого. Только мать Егора, смотревшая вслед молодым, утирала слезы. И не были эти слезы слезами радости или умиления… Парашка, сопя, снимала с мужа сапоги. Она была в ярости.

«И от запоев его лечить пора» — думала она. Наконец, раздев мужа, улеглась с ним рядом.

Утром Егор проснулся с мутным сознанием, что все происходящее не с ним было. Голова кружилась, его подташнивало. Паранька предусмотрительно принесла капустного рассолу. Егор выпил и стало легче. Но все равно не верилось, что он женился.

* * *

Второй свадебный день начался с переполоха. Деревня просыпалась медленно. До ночи люди глазели на свадьбу, а напоследок Евсей Григорьевич, раздобрившись, приглашал с улицы мужиков и баб в хату, за столы. Соседи не отказывались. Мельник впервые поил задарма. Пили, кто сколько мог. Спать ложились поздно. А тут с утра, не успев раскрыть глаз, услыхали вопли с улицы: «Ой люди! Че деется! Че деется!» — Манька Лапшова, наспех одетая, бежала по улице и орала, насколько позволяли ее здоровые легкие. Начали открываться двери и окна, на улицу выглядывали заспанные мужики и бабы.

— Не иначе подралися вчера на свадьбе! — молодуха Анька Козырева соскочила с крыльца и подбежала к воротам. Манька остановилась у первых распахнувшихся ворот. Платок слез с ее головы, волосы растрепались, от раскрасневшегося лица шел пар.

— На свадьбе подралися? — Анькиному любопытству не было предела.

— Когда? — опешила Манька, приостановив галоп.

— Дак ты орешь с утра! — подошла свекровь Аньки, тетка Данька.

— Не знаю я ни про какие драки! — махнула рукой Манька, — у меня вон в катухе такое! — говорила она с подвывом.

Бабы приблизились. Прибежали еще несколько соседей. Все полуодетые и жаждущие продолжения рассказов о вчерашних гуляньях. Вдруг за ночь городские с деревенскими не поделили Евсеевы перины, или бабу какую?

— Захожу я, бабы, в катух! — Манька закатила глаза, — А тама! — она замолчала, дабы перевести дыхание и насладиться произведенным впечатлением.

— Не томи ты! — толкнула ее в бок Данька.

— Миша-дурачок тама! — многозначительно закончила Манька, оглядывая поочередно собравшихся.

— Ой, удивила!

— А то нет! — огрызнулась Манька, — стоит на скамеечке, к телушке моей притулился — ой-ей-ей… че деется! Че деется!

Слушаюшие открыли рты. Вот те на!

— Вот и я думаю: кого телушка моя п-р-и-н-е-с-е-т? — завыла опять Манька.

— Дура! — заулыбался Сережка Артемов, — никого не принесет! Мише чай не впервой, да только не одна телушка не отелилась от него!

— Шуму-то, шуму! — повернулись бабы.

— Вам бы такое увидеть! — вопила им вслед Манька.

Несмотря на ранний утренний переполох, свадьба собиралась второй день гулять у жениха. Некоторые городские гости засобирались домой, объясняя отъезд неотложными делами. Евсей понимающе кивал, усаживая очередные пары в сани. Как гостеприимный хозяин, он велел работникам подкладывать в сани свежей соломы, дабы сидящим в них было мягче, подтыкал огромные тулупы. Путь не близкий, не замерзли бы! Он благодарил за приезд, обещал наведываться сам. Уезжающие важно откланивались и отбывали восвояси.