Зеленый фронт
Шрифт:
Переминавшийся с ноги на ногу, Голованко отошел от него подальше.
– Что, Степаныч, страшно?
– Лес оказался тут как тут, возле его уха.
– Я же говорил, с ним проблем не будет!
– Что ты такое говоришь, Андрей?
– удивился Голованко.
– Посмотри на него? Что я капитаны скажу? Что он тронулся умом, когда услышал как разговаривает дуб?
Гибкие путы корней окончательно сползли с тела якута, но он словно этого не заметил. Его туловище продолжало раскачиваться из стороны в сторону как маятник.
– Старшина, он же
– Мне кажется, меня приняли за какое-то божество...
Наконец, человеческий маятник качнулся слишком сильно и Абай упал на живот. Он раскинул руки и начал медленно ползти к дубу. Его голова при этом буквально ковыряла собой мох.
– О, Аал Луук Мае, не гневайся на твоего сына, - коричневатые пальцы с благоговением коснулись морщинистой коры и начали осторожно скользить по ее складкам.
– Если такова твоя воля, выпей мою жизнь! Я ничто перед тобой, Аал Луук Мае!
Ветер, шевеливший до этого ветки деревьев, затих. Вокруг стало тихо. Не слышалось даже бормотание якута.
– Ты готов, тырген?
– Старшина от неожиданности даже вздрогнул, насколько изменился голос Андрея.
– Хватит ли у тебя мужества посмотреть на меня своими лживыми глазами? Или ты снова убежишь, прикрываться бесполезными железками? Посмотри на меня?
Если старшина вздрогнул, то из якута пронзил настоящий разряд. Его тело задергалось, руки и ноги разбросало в разные стороны. Трясучка продолжалась пару минут.
– Я готов..., - еле слышно прошептал Абай, поднимая голову наверх.
– Я еще сильный... Я пригожусь...
Почва вздрогнула, выпуская из себя черные жгуты корней. Жутко извиваясь, они вновь вцепились в его конечности, оттягивая их в сторону.
– Я готов, Аал Луук Мае, - страх уже исчез из его глаз, теперь там поселился все сметающий экстаз.
– Я готов служить тебе! Только скажи, я все исполню!
Его душа ликовала. Он смотрел на великое божество, о котором в своем босоногом детстве слышал столько легенд. Оно тоже смотрело на него! Аал Луук Мае призвало его служить себе! Его, изменника Абая, уже давно забывшего веру предков, Мировое дерево призвало к себе...
– Тогда закрой глаза и..., - дерево уже шептало, почти мурлыкало.
– Верь мне, сын Великого леса! Закрой глаза и засыпай! Я дам тебе великую силу и укажу врага, который грозит мне. Засыпай... Ты проснешься великим богатырем...
Его глаза медленно закрылись, дыхание начало выравниваться, лишь губы что-то шептали.
– Я Элей Боотур... Я великий Боотур, не знающий страха...
Тело якута осторожно спеленали корни и накрыли длинные ветви.
– Андрей, ты его не того?
– вдруг очнулся Голованко от увиденного.
– Нельзя же так! Он свой!
– А я кто, по твоему? Выродок, что-ли?!
– совсем по человечески огрызнулся Андрей, на глазах становившийся все более похожи на прежнего Андрея.
– Не бойся, с ним будет все хорошо... Помнишь, я обещал немцам сюрприз? Вот с его помощью я это и сделаю...
Ничего не сказав в ответ, Голованко повернулся и двинулся обратно, стараясь больше ни на что не обращать внимание.
– Как говориться меньше знаешь — лучше спишь, - пробормотал он, перепрыгивая небольшую яму.
– Завтра с ним и решим остальное... Главное спасти женщин и детей. Главное они, а все остальное ни единой копейки не стоит!
– разговаривая сам с собой старшина все больше и сам верил в свои слова.
– Спасем, значит не зря живем на этом свете! А нет, так нам надо! Что же мы за мужики, если годимся только на то, чтобы жрать да спать!
50
Прямо напротив здания горкома партии, которое сейчас занимала немецкая комендатура, располагалась небольшая площадь или, лучше сказать, довольно широкая улица. Ее часть была покрыта довольно неровной брусчаткой, которую судя по камням добывали совсем недалеко, в местном карьере. По обеим сторонам улицы стояли бывшие купеческие дома, глядевшие на людей разбитыми или заколоченными окнами. Кое-где и уцелевших стекол время от времени выглядывали какие-то тени, которые мельком взглянув сразу же прятались в полумраке комнат.
– Господин майор, ваше приказание выполнено!
– фон Либентштейн спускался с высокого крыльца комендатуры, когда перед ним вытянулся худой до невозможности солдат.
– Профессор доставлен.
Легкое, почти барское, движение руки отпустило рядового, чем тот сразу же и воспользовался. «Что за сброд набирают в армию?
– с некоторым возмущением подумалось Вилли, отметившего и нескладную фигуру солдата, и висящее мешком обмундирование, и отсутствие на лице должного выражения.
– Расслабились!».
Рудольф Шпаннер стоял возле одного из домов и с презрением рассматривал каменную кладку одного из домов.
– Какое убожество..., - бормотал тот сквозь зубы, ощупывая выщербленные красные кирпичи.
– О каких архитектурных направлениях тут можно говорить? Это быдло может строить лишь такие казармы...
«О! Да, наш профессор считает себя настоящим арийцем, - сделал себе зарубку майор.
– Надо это запомнить».
– Профессор Шпаннер?
– Да, - тот повернул недовольное лицо на человека, посмевшего его отвлечь.
– Уж не вы ли вы тот самый Вилли фон Либентштейн, о котором мне сообщили в письме?
«А досье не обмануло, - внутренне улыбнулся майор, услышав такое приветствие.
– Этот чертов профессоришка считает себя пупом земли. Думает, если к нему благоволят на верху, то со мной можно и не считаться... Интересно».
– Хм..., - Шпаннер терпеливо дожидался реакции на свои слова.
– У вас видно отнялся язык?
– Знаете, дорогой профессор, - наконец-то, соизволил начать говорить Вилли.
– Вы видно не совсем хорошо поняли то, что было написано в письме. Странно! Там отличный шрифт. Но я сейчас вам освежу память и потом мы с вами сразу же приступим к работе как настоящие друзья. Так, ведь, профессор?