Зелимхан
Шрифт:
пытался надменно улыбаться, но это выглядело жалко.
Грозно направленный на него ствол ружья, как черный
глаз, предостерегающе следил за каждым его
движением. Говда спешился, положил на землю винтовку,
отстегнул и бросил туда же шашку и кинжал, изящно
украшенные чернью.
— Ты не имеешь права брать эту винтовку, — с
трудом выдавил он из себя. — Завтра же ты пожалеешь
о содеянном, — но от гордости надменного старшины
ничего не осталось.
—
не оставили у меня, — сказал Зелимхан.
Вдруг, движимый каким-то неясным чувством, он
резко повернул голову и увидел, что писарь целится
ему в спину из револьвера. Быстро переведя взгляд на
старшину, он предупредил:
— Учти, Говда, за укус своей собаки отвечает
хозяин, а не собака, — и он шагнул в сторону, чтобы
удобно было видеть их обоих. — Предупреждаю: палец
мой — на спусковом крючке, и стоит твоему
подручному выстрелить, как моя пуля будет в твоем сердце.
Услышав эти слова, писарь опустил револьвер .и
нехотя бросил его в кучу оружия, сложенного у ног
старшины.
Зелимхан повернулся к писарю:
— Целиться в спину, видно, у своего хозяина
научился? Как не стыдно! А ведь еще будете называть
себя мужчинами.
— Не оскорбляй нас, — очнулся старшина от
оцепенения. — Ты еще пожалеешь обо всем. — И подумал:
«Дай мне только вернуться в Ведено, тогда узнаешь,
кто из нас мужчина».
— Говда, — сказал Зелимхан, не повышая
голоса, — возможно, я пожалею о содеянном сегодня, но
у меня нет выбора. — Он обвел молчаливым взглядом
махкетинского старшину и раздельно произнес: —
Оружие и коня получите только тогда, когда вернете
нашу невестку и публично извинитесь. А сейчас
уходите.
Так абрек Зелимхан из Харачоя совершил первое
дело своего обета чести.
Беспокойная река Хулхулау, как всегда, катила
свои мутные воды. Обычно хмурая и холодная, в
солнечный день она сверкала, искрилась, но неизменно
разрушала сво'и берега, безжалостно сокращая и без
того малые посевные поля местных чеченцев.
До сих пор вот так же шумел, грубил, теснил
людей старшина аула Махкеты Говда, лишая бедных
крестьян порой и последнего надела. Только сегодня
стал он вдруг непривычно тихим. Сторонясь шумных
дорог, идет он сейчас крадучись, настороженно
прислушиваясь даже к шуму реки, и стремится побыстрее
спрятаться под сень высокого начальства.
Писарь
лошадь, но тот презрительно отказался. Не захотел
гордец ехать на ленивой кобыле, а потому и писарь шел
пешком. А воды Хулхулау все текли, равнодушные ко
всему, будто ничего на свете и не произошло.
Пройдя обходными путями так, что их никто не
видел, Говда и его писарь явились к приставу Чернову.
Волнуясь и путая русские слова, рассказали они ему
о том, что на них напала шайка разбойников во главе
с Зелимханом и ограбила.
Веденский пристав, который бывал столь любезным
в доме старшины за свежей бараниной и бокалом
вина, принял их сейчас холодно и даже брезгливо, хотя
внешне и выражал сдержанное сочувствие.
— Как же вам не стыдно, право! Вы всегда
хвалились своей храбростью, а тут нате: отдали разбойнику
коня, а главное — казенное оружие. Трусы вы!
Говда угрюмо молчал, все больше понимая, что
пережитое бесчестие не только покрывает его позором
перед махкетинским обществом, но и заметно роняет
его престиж в глазах пристава. А значит, и шансы
получить от него помощь становились весьма проблема-
тичными. Говда ломал голову над тем, как бы вернуть
своего коня и оружие, пока молва об этом не облетит
все аулы Чечни.
— Сколько же было разбойников? — допытывался
Чернов, недоверчиво щуря глаза.
— Десят, десят человек, ваше благородие, и все
вооруженные берданками и револьверами, — торопился
объяснить писарь, еще в дороге подготовленный
старшиной для вранья. Сам старшина, насупившись, кивал
головой, подтверждая: дескать, все было так, как го-
зорит писарь.
А пристав в душе и не думал сочувствовать
пострадавшим. Он рассуждал очень просто: «Пусть все они
сходят с ума, пусть режут друг друга, побольше
занимаются сведением своих счетов... И все-таки, —
прикинул он, — нужно мне напомнить полковнику, чтоб он
поскорее перевел меня подальше от этих мест. С этим
Зелимханом, как видно, шутки плохи. А Одноглазый
доложил, что едва ли удастся договориться с этим
проклятым абреком».
— Ладно, — сказал наконец Чернов с ноткой
благодушия, — я доложу об этом начальнику округа.
Но дело, вообще-то, может кончиться плохо для вас,
Говда.
— Куда же еще хуже? — развел руками старшина.
— А вот так, может получиться совсем плохо, если
мы не сумеем как-нибудь ублажить его, — и пристав
погладил деревянную фигурку медведя, стоящую на