Зелимхан
Шрифт:
что есть такие люди, которые хотят убрать белого царя.
Они желают видеть тебя, Зелимхан.
— А что это за люди? Ты не спросил? — поднял
голову Зелимхан.
— Нет, не знаю, — отвечал Эльберд. — Но вроде
бы их называют анархистами.
— Анархисты?.. А какой они веры? — спросил абрек.
— Не знаю ничего. Он только сказал, что среди них
есть русские, армяне и другие.
Зелимхан вдруг вспомнил своего давнего друга по
тюрьме — Костю,
обижают русских не меньше, чем других, и всячески
поддерживал Зелимхана, доказывая, что нужно уби-
вать всех притеснителей народа, одного за другим.
Бобров тогда спорил с ними обоими, объясняя, что всех
жестоких начальников не перебьешь, и, пожалуй, он был
прав. Бобров тогда называл Костю террористом. Но
воспоминание это только промелькнуло и исчезло,
вытесненное нынешней его огромной бедой: его семьи нет
здесь, на родине, его жена, дети в ссылке, и он бессилен
¦помочь им.
Тяжело вздохнув, Зелимхан поднялся и стал
прощаться.
Ушел он, как всегда, ни слова не сказав о том, куда
направится и когда наведается вновь.
В окнах домов загорелись огни, но свет их с трудом
пробивался сквозь стену по-зимнему голых, но густо
растущих деревьев. Абрек чутьем разыскал узкую
улицу, уходящую в глубь аула. Ее почти всю
перекрывал густой навес деревьев. Здесь особенно ощущалась
знобящая сырость чеченской черной зимы. Харачоевец
проехал еще несколько домов и свернул влево, в узкий
переулок. Здесь он спешился и постучал в деревянные
ворота рукояткой плетки.
— Кто там? — спросил женский голос.
— Гость издалека. Примете?
Несколько минут стояла тишина. Затем отворилась
маленькая калитка и из нее вышел человек с фонарем,
при свете которого можно было разглядеть
продолговатое лицо с ястребиным носом. Человек этот поднял
фонарь, желая разглядеть гостя, и тут же сделал шаг
назад.
— А-а, Зелимхан... Неужто это ты? — произнес он с
неестественным оживлением. — Да будет с миром твой
приход. Заходи.
— Баркалла, Багал. На сей раз не смею
задерживать тебя, — отвечал Зелимхан, не слезая с
коня.
— Что за беспокойство, милости просим, —
засуетился Багал, протягивая руку к узде коня.
— Нет.
— Что-гатсбудь случилось? — встревожился
Одноглазый. — Ты же только утром уехал. Забыл что-
нибудь?
— Ничего не забыл, —
наклонился в седле.
Одноглазый поднял фонарь повыше, стараясь
разглядеть выражение лица гостя.
— Багал!
— Что?
— Я вижу, ты вооружен.
— Да.
С минуту стояло тягостное молчание.
— Тогда защищайся, — сказал Зелимхан.
Одноглазый испуганно попятился, фонарь заплясал
в его руке, и тени вокруг покачнулись.
Глухой выстрел нарушил сонную тишину аула.
Одноглазый упал мешком на землю. Зелимхан спешился,
но не повернул убитого лицом к Кабе, не стал читать
над ним отходную молитву. Он сунул ему в рот медный
пятак и сказал:
— Вот тебе взамен восемнадцати тысяч рублей!
Уже на окраине аула абрек столкнулся с человеком,
который, услышав выстрел, вышел на улицу.
— Что там случилось? — спросил человек,
разглядев в темноте силуэт всадника.
— Говорят, кто-то застрелил бешеную собаку, —
ответил Зелимхан.
— А почему орут женщины?
— Собака, говорят, была не простая, породистая
овчарка, да и привыкают люди к собакам, как к членам
своей семьи... — донесся до него голос из мрака.
* * *
ГалаШкинокие горы остались далеко позади.
Дорога Зелимхана лежала по нехоженым горным тропам,
сквозь дремучие леса, по узким ущельям, но мысли
были далеки от всего этого. Он думал об одном: «Ну
хорошо, после убийства Багала одним предателем стало
меньше. Но их же тьма, и на место одного ушедшего
приходят трое, и ©се они, как ящерицы, вьются вокруг
потому, что чиновникам нужны предатели и провокато-
ры. Разве всех перестреляешь? Ведь скольких один я
убрал, а конца нет. Как же быть?»
' Вопрос этот уже давно мучил харачоевца. К тому
же силы медленно, но верно покидали его. Он тяжело
болел, старые раны все чаще давали себя знать, а тут
еще прибавились мучительные боли в суставах.
Сейчас, слушая цокот копыт своего коня, Зелимхан
мечтал взять пастуший посох вместо винтовки и
спокойно походить за медлительной отарой. «Там, на
стойбище, увижу Зоку и Аюба, узнаю, что они сделали к
курбан-байраму», — думал он, подъезжая к речке Шалажи.
У самого брода на перекладинах старой арбы сидел
крестьянин, обхватав руками голову.
— Да будет добрым твой день, — приветствовал его
Зелимхан.
— Да полюбит тебя бог, — встал тот, тревожно
поглядывая по сторонам.
— Чем могу помочь? Что-то случилось? —