Земля надежды
Шрифт:
Некое извращенное, противоречивое желание изгнало его из покойной, изобильной жизни его отца в страну, в которой вся его сила, все искусство уходили на то, чтобы просто выжить. Он бросил, оставил позади отцовское наследие, прекрасную радость работы. Он остановился и посмотрел на Хоберта, Сару и Франсиса, шедших по тропе к реке, чтобы сажать свой будущий урожай табака — маленькая процессия исполненных решимости людей, сажающих свою надежду в девственную землю.
Восемь ночей Джон оставался с Хобертами. Когда он уходил, поле перед домом было очищено от всех больших корней,
— Я посмотрю, может, смогу принести вам семена.
На лице Сары мелькнул проблеск удовольствия.
— Украдите их, — сказала она.
Джон был искренне потрясен.
— Никогда бы не подумал, что вы не будете возражать против кражи.
— Взять у таких, как они, — это не кража, — твердо сказала она. — Разве я могу украсть кость из миски своей собаки? У них нет никаких прав на эту землю, она занята королем. Все на этой земле наше. Когда они кладут в рот мясо, они воруют его у нас. Эта земля — новая Англия, и все в ней принадлежит англичанам и англичанкам.
— Ты вернешься помочь с уборкой урожая? — спросил Хоберт.
Джон замялся.
— Если смогу, — сказал он. — Для меня непросто приходить и уходить.
— Тогда оставайтесь, — настаивала Сара. — Если они смотрят на вас с подозрением, тогда вы можете оказаться в опасности. Не возвращайтесь к ним.
— Дело не в них, — медленно сказал Джон. — Дело во мне. Для меня тяжело приходить и уходить, разрываться между этим миром и их миром.
— Тогда оставайтесь с нами, — просто сказала Сара. — На чердаке — ваша постель, когда созреет урожай, мы выплатим вашу долю. Мы пойдем и заново отстроим ваш дом, как и обещали, расчистим ваше поле. Вы снова станете нашим соседом, вместо того чтобы вести жизнь полукровки.
Джон с минуту помолчал.
— Не дави на него, — тихо сказал Хоберт жене и обратился к Джону: — Пойдем, я провожу тебя до реки.
Он снял мушкет с крючка за дверью и зажег фитиль от угольков в очаге.
— Я принесу какое-нибудь мясо, — сказал он, предупреждая протест жены, что работа в поле еще не закончена. — Я скоро вернусь.
Джон поклонился Саре, кивнул Франсису, и они пошли.
Хоберт шел рядом с Джоном, вместо того чтобы бежать следом за ним. Джону казалось странным, что человек идет рядом, что ему приходится замедлять свою походку до скорости, медленной, как у ребенка, странно слышать тот шум, который они производили, прокладывая через лес такую широкую тропу и ступая по ней так тяжело обутыми. Джон подумал, что они распугают всю дичь вокруг себя еще до того, как войдут в лес.
— Как охота? — поинтересовался Джон. — По весне олени уже вернулись в лес?
Хоберт покачал головой.
— Хуже, чем в прошлом году, — сказал он. — Все из-за дикарей. Они берут слишком много и загоняют животных все глубже и глубже в лес, надеясь, что голод заставит нас уйти.
Джон покачал головой, но не нашел в себе энергии возразить.
— В
— Против короля? — спросил изумленный Джон.
— Против короля и, что еще важнее, на стороне парламента. Поговаривают, что королю придется договариваться либо с парламентом, либо с шотландцами. Он не сможет сражаться против и тех, и других.
— А как далеко на юг они продвинулись? — спросил Джон, думая о маленьком доме к югу от Темзы, в Ламбете.
— Сейчас? Кто знает? — небрежно сказал Хоберт. — Слава богу, это больше не наша война, а, Джон?
Джон рассеянно кивнул.
— Моя жена все еще в Ламбете, — сказал он. — И мои сын и дочь.
— Я думал, что ты их совсем оставил, — заметил Хоберт.
— Не нужно мне было так поступать, — тихо произнес Джон. — Не нужно мне было оставлять их в разгар такой войны. Я рассердился на нее и настаивал, чтобы она ехала со мной. А когда она открыто отказалась повиноваться, я решил, что имею полное право уехать. Но у человека, у которого есть дети и растет сад, не может быть такого права, ведь правда, Бертрам?
Хоберт пожал плечами.
— Ничего не могу тут посоветовать, — сказал он. — Но то, что живешь ты странной жизнью, — это чистая правда.
— Не то чтобы странной, — возразил Джон. — Просто их у меня две. Одна жизнь здесь, где я живу так близко к земле, что могу слышать, как бьется ее сердце. И вторая — там, где я живу как англичанин со всеми обязанностями и моральными обязательствами, но и со всеми благами и восхитительными удобствами.
— А может ли человек вести двойную жизнь? — спросил Хоберт.
Джон ненадолго задумался.
— С честью — навряд ли.
В то самое мгновенье, когда Сакаханна увидела его, выходящего из тени леса, идущего мимо парилки, по полю и по деревенской улице, она поняла — что-то случилось. Он шел как белый человек, тяжело ступая на каблуки. Он не летел легким шагом, как повхатаны. Он шел, будто что-то пригибало его плечи вниз, тянуло голову к ногам, тянуло за ноги, точно он пробирался через трясину — вместо того чтобы танцуючи идти по гладкой траве.
Она медленно пошла ему навстречу.
— Что случилось?
Он покачал головой, избегая смотреть в ее глаза.
— Ничего. Я сделал все, что обещал сделать, и теперь вернулся домой. До уборки урожая мне не нужно идти к ним снова.
— Они больны? — Она подумала, что его тяжелая поступь может скрывать болезнь или боль.
— Они здоровы, — ответил он.
— А ты?
Он выпрямился.
— Я устал, — сказал он. — Я пойду в парилку, а потом помоюсь в реке.
Он улыбнулся ей короткой несчастной улыбкой.
— И все снова станет как прежде.
Теплыми днями, когда казалось, что лес растет и зеленеет прямо на глазах, Джон вернулся к своей работе по сбору растений и охоте за редкостями. Он уже отослал домой большой пакет с вещами быта индейцев — одежду, инструменты, коробку с головными повязками и шапочками, сделанными из коры. А теперь он мобилизовал сына Сакаханны как носильщика, каждый день они покидали деревню и отправлялись в долгую прогулку по лесу, возвращаясь нагруженными корешками и ростками.