Земля обетованная
Шрифт:
— Так может говорить только человек, не сведущий в делах.
— Нет, просто человек, который не считает возможным гордиться тем, что вместо трехсот процентов берет сто пятьдесят.
— Хорошо, оставим этот разговор! — воскликнул Вильчек и, с досадой швырнув бухгалтерские книги в несгораемую кассу, забарабанил пальцами по стеклу, уставясь на раскачивавшиеся за окном деревья.
Он приуныл, испугавшись, что слухи о его махинациях разойдутся по Лодзи и перед ним закроются двери знакомых домов, в том числе и на Спацеровой,
Забыв о своем намерении, Горн не уходил; возмущение уступило место любопытству: он приглядывался к Вильчеку и внимательно его слушал. И неожиданно для себя обнаружил, что от него исходит огромная сила. Раньше он не замечал этого, да, по правде говоря, тот никогда не вызывал у него особого интереса.
— Вы смотрите на меня так, будто впервые видите.
— Признаться, я впервые присмотрелся к вам внимательно.
— Удивительный экземпляр, не правда ли? Некрасивый, ничтожный, бесчестный холоп с низменными инстинктами, готовый исполнять любое поручение своих хозяев. Ничего не поделаешь, не во дворце родился, а в крестьянской хате. И ни красотой, ни обходительностью не отличаюсь и к вашему кругу не принадлежу, поэтому даже мои добродетели, если таковые у меня имеются, кажутся вам пороками, что, впрочем, не мешает вам занимать у меня деньги, закончил он с иронией, и глаза его насмешливо блеснули.
— Пан Вильчек, Вассерманша пришла! — крикнул из-за двери мальчишка-слуга.
— Войтек, отдай квитанцию Антеку, пускай едет на станцию. Я буду там через полчаса. Скажи Вассерманше, чтобы зашла.
Рухля принесла ритуальные подсвечники и янтарные украшения под залог десяти рублей, которые ей тотчас выдал Вильчек, удержав один рубль процентов за неделю.
— По-вашему, это ростовщичество? Но если я не дал бы ей денег, она умерла бы с голоду. В Лодзи десятки женщин живут на деньги, взятые под залог, и у каждой дети, старухи-матери, мужья-недотепы, которые только и умеют что молиться.
— Значит, общество должно быть вам признательно за столь щедрую благотворительность, так, что ли?
— Во всяком случае, могло бы оставить нас в покое за наше бескорыстное стремление осчастливить его, — сказал Вильчек с циничным веселым смехом.
— Грюншпан идет! — крикнул слуга из-за двери.
— Подождите несколько минут, и вы станете свидетелем забавной сцены.
Горн не успел возразить, так как в комнату вошел Гюншпан.
— Добрый день, пан Вильчек! У вас гость! Я не помешаю? — воскликнул он в дверях и, не вынимая изо рта сигару, протянул руку.
— Познакомьтесь, пожалуйста: мой приятель, пан Горн, — представил Вильчек.
Грюншпан быстро вынул изо рта сигару и окинул Горна проницательным взглядом.
— Вы работали у Бухольца? — надменно спросил он и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Ваш отец компаньон фирмы «Горн и Вебер» в Варшаве?
— Да.
— Очень приятно. Мы ведем дела
— Я, пан Вильчек, заглянул к вам гуляючи, по-соседски.
— Сегодня очень хорошая погода. Присаживайтесь, пожалуйста, — с преувеличенной любезностью говорил Вильчек, не скрывая радости от этого визита.
Откинув полы лапсердака, Грюншпан сел, вытянув на середину комнаты ноги в высоких сапогах. Его хитрое откормленное лицо лоснилось от жира. Маленьке глазки беспокойно забегали по сторонам; оглядев мельком комнату, он посмотрел в окно на красные фабричные стены, скользнул равнодушным взглядом по лицу Горна и с тревогой уставился на Вильчека.
Не зная, как приступить к делу, Грюншпан пускал клубы дыма, покашливал, ерзал на стуле.
А Вильчек молча ходил по комнате, облизывал от удовольствия толстые губы и заговорщически поглядывал на Горна, а тот, нахмурившись, наблюдал за ним.
— У вас в доме прохладно — это приятно в жару, — сказал фабрикант, вытирая потное лицо клетчатым платком.
— Деревья заслоняют солнце. А мой сад вы видели, пан Грюншпан?
— Нет. Мне некогда было его осматривать. Я работаю как вол, столько у меня дел.
— Может, выйдем на свежий воздух? Я покажу вам свой сад и поле.
— С удовольствием, с большим удовольствием! — обрадованно откликнулся Грюншпан и первым направился к двери.
Они обошли тесный двор с выгребными ямами, кучами навоза, заваленный трухлявыми бревнами и досками, ржавым железом, старыми чугунами и кухонными плитами. Весь этот хлам два человека грузили на подводу.
По одну сторону двора стояли дощатые, крытые соломой сараи, в которых хранились бочки с цементом, по другую — вдоль стены фабрики Грюншпана — обшарпанные конюшни.
— Ну да, не рысаки, конечно! — смеясь, сказал Вильчек, заметив, как неприятно поражен Горн видом худых, изнуренных одров, понуря головы стоявших перед яслями.
— Здесь плохо пахнет! — сказал фабрикант, зажимая нос.
Потом они осмотрели клочок поля, с которого выветрилась вся земля, и теперь оно представляло собой пустырь, покрытый желтым, как охра, песком.
До половины поля тянулась фабричная стена и городская свалка, на которой рылись голодные собаки.
— Не земля, а чистое золото! Луковицы величиной с булыжник вырастают, — насмешливо улыбаясь, заметил Вильчек.
— И вид отсюда красивый! — Горн показывал рукой на пригородные леса, опаловые в солнечном свете, на желтоватые волны, бегущие по нивам, среди которых торчали красные выи фабричных труб.
— При чем тут вид! Это земельные участки для продажи, — с раздражением сказал Грюншпан, задетый насмешкой Вильчека.
— Да, вы правы, и мой участок расположен особенно хорошо: и ваша фабрика рядом, и до города рукой подать. Самое подходящее место для общественного сада.