Земля обетованная
Шрифт:
Малиновский постоял, наблюдая, как он работает, несколько раз останавливал его, осматривая пряжу, и, только убедившись, что все в порядке, пошел по длинному проходу между станками, увлекая за собой Горна.
— Как сестра? Ты видел ее в обед? — на ухо спросил Горн, так как стук прядильных машин, свист приводных ремней, оглушительный грохот колес наполняли помещение страшным шумом, заглушая слова.
— Нет… — отвечал он.
Они вошли в застекленную каморку, из которой
— Что с вами? — спросил Горн, видя, что Адам, закусив губу, мрачно смотрит в зал.
— Ничего…
Он отвернулся, прижался лбом к стеклу и тупо уставился на вращавшееся с бешеной скоростью колесо, которое сверкало на солнце, точно расплавленное серебро.
— До свидания. Вы с фабрики прямо домой пойдете?
— Ее уже нет, — оборотясь к Горну, прошептал Адам.
Он был спокоен, только губы дрожали от сдерживаемых рыданий и зеленые глаза потемнели.
— Нет? — машинально переспросил Горн.
— Да. Прихожу в обед, а дворничиха отдает мне ключи и говорит: барышня, что была у вас, велела передать, чтобы ее не искали. Дескать, все равно не найдете… Слышите? Она убежала к Кесслеру, убежала к своему любовнику. Ну и пускай, пускай поступает, как знает… Мне до нее дела нет. Только немного обидно… немного обидно… — И, внезапно замолчав, вышел, так как опять испортилась какая-то машина.
Он поторопился уйти, чтобы скрыть невыразимую боль, которая терзала душу.
Горн последовал за ним, но вынужден был остановиться и прижаться к стене: по проходу катили тачки с тюками хлопка без железных скреп и, как грязный снег, сваливали перед чесальными машинами.
Нестерпимая жара и несшийся отовсюду свист приводных ремней неприятно действовали на нервы, и Горн, не дождавшись Малиновского, ушел.
Тот догнал его у ворот.
— Только никому не говорите об этом, — со слезами в голосе прошептал он и, стиснув горячей ладонью ему руку, скрылся в лабиринте машин и трансмиссий, словно искал там спасения от мучительного стыда и страданий.
Горн не нашелся, что сказать ему в утешение, и понял: такие раны врачует лишь время и молчание; нужно перестрадать боль, избыть ее слезами — только так можно от нее избавиться.
Во дворе Горн встретил Высоцкого, который выходил из фабричной амбулатории.
— Вы будете в воскресенье у Травинских?
— Непременно, — отвечал доктор. — Это единственный дом в Лодзи, где не только злословят.
— И единственная гостиная, где бывают не одни только фабриканты.
Они поспешили расстаться, так как перед конторой уже стояла коляска
Сам Шая был еще у себя в кабинете и забавлялся с внучками, дочерьми Станислава. Станислав сосредоточенно писал что-то и лишь время от времени поднимал голову и улыбался девочкам, а они, ласкаясь, прижимали румяные мордашки, обрамленные рыжими волосами, к широкой груди деда.
Шая подбрасывал девочек кверху, целовал и поминутно заливался счастливым смехом. И его красные ястребиные глаза светились нежностью и неподдельным весельем.
— Вот видите, доктор, как тяжело быть дедушкой, — пошутил он, обращаясь к Высоцкому.
— Прелестные девочки!
— По-моему, тоже.
— И похожи на панну Ружу.
— Только цветом волос, а так они намного красивей. Ну, пора ехать. Поезд прибывает через восемь минут.
Гувернантка, скромно стоявшая у окна, взяла девочек за руки, и они поехали на вокзал.
Американские рысаки мчались со скоростью ветра, и они поспели вовремя — поезд как раз подходил к запруженному людьми перрону.
Шае уступали дорогу, снимали перед ним шляпы и шапки; когда он приближался, стихал говор и все взоры с любопытством устремлялись на статную фигуру в длиннополом сером сюртуке. Поглаживая бороду и кивая знакомым, он шел между шпалерами людей и как могущественный властелин милостиво поглядывал на поспешно расступавшийся перед ним нищий сброд.
Впереди шли девочки, в своих розовых платьицах похожие на мотыльков.
Высоцкий еще издали заметил в окне вагона первого класса Ружу и Мелю и ускорил шаги.
Первой из вагона вышла Ружа, ведя на цепочке маленькую серую обезьянку, которая неуклюже подпрыгивала и поминутно садилась на землю.
— Как дела, Ружа? — громогласно спросил Шая и, когда дочь поцеловала его, взял ее двумя пальцами за подбородок и потрепал по щеке. — Ты прекрасно выглядишь!.. И я рад, что ты наконец приехала, — растроганно прошептал он.
— Коко, ко мне! Коко! — звала Ружа обезьянку, а та, напуганная толпой и сутолокой, металась, как безумная, так что пришлось взять ее на руки.
— Вы ждали нас?.. — тихо спросила Меля, идя рядом с Высоцким к выходу.
— Я ждал вас, пани Меля… — Он не осмелился назвать ее просто по имени. — Ждал целых два месяца, — шепотом прибавил он, бесконечно обрадованный ее приездом.
— И я ждала два месяца, два долгих месяца…
Они шли рядом, и в толчее их руки как бы невзначай соединились, но больше они ничего не успели сказать друг другу, так как надо было садиться в экипаж.
Высоцкого охватил сладостный, томительный трепет, и он хотел поскорей уйти.