Земля обетованная
Шрифт:
Не выпуская его руки, она подносила ее к бешено колотившемуся сердцу, проводила ею по пылающим щекам и, прижавшись к нему плечом, смотрела вдаль сияющими глазами.
— Меля… — наклонясь над ней, чуть слышно прошептал он, и она ощутила на лице прикосновение его губ.
Тихий, проникновенный голос ожег ее раскаленным железом.
Она закрыла глаза; в груди обезумевшей птицей билось сердце, лавина счастья лишила ее дара речи, и она только улыбалась уголками губ.
— Меля… Меля… — изменившимся
Уступая ему, она невольно коснулась грудью его груди, но тотчас отстранилась и откинулась на мягкую спинку экипажа.
— Не надо… Не надо… — слабым голосом, почти беззвучно прошептала она, смертельно побледнев и прерывисто дыша.
— Меля, ты прямо домой поедешь? — внезапно проснувшись, спросила тетка и несколько раз повторила вопрос, прежде чем Меля поняла, что обращаются к ней.
— Нет. Езжайте, тетя, одна. Я зайду к Руже.
— А Валентин за тобой прислать?
— Не надо. Если я у них не заночую, они отвезут меня сами.
Экипаж остановился перед особняком Мендельсона.
В передней их встретила Ружа и с любопытством посмотрела на подругу, а когда та стала осыпать ее поцелуями, на лице у нее появилась насмешливая улыбка.
— Ты одна? — спросил Высоцкий, тщетно пытаясь застегнуть дрожащими пальцами сюртук и повесить шляпу на несуществующий крючок.
— Нет, с Коко. Пью чай и умираю от скуки, — отвечала она и, слегка прихрамывая и покачивая широкими бедрами, провела их в черный кабинет.
— Кто это поет? — прислушавшись, спросил Высоцкий: сверху, из комнат Шаи, доносились приглушенные монотонные звуки, расходясь по нижнему этажу.
— Это у отца поют. И так изо дня в день уже несколько месяцев. Меня беспокоит, что папа после смерти Бухольца постоянно молится. К нему приходят певчие из синагоги и поют духовные песни. В этом есть что-то противоестественное. К тому же недавно он сказал Станиславу о своем желании устроить богадельню для калек и старых рабочих нашей фабрики. Это плохой признак. И Станислав телеграфировал в Вену тамошнему медицинскому светилу.
— Интересно, — пробормотал Высоцкий, пропуская мимо ушей ее слова. Дрожа от волнения, он следил за Мелей, пока она не скрылась в соседнем будуаре.
— Что с вами? Уж не признались ли вы друг другу в любви?
— Почти. Ружа, ты мне поможешь, не правда ли? — Он стал целовать ей руки.
— Нет. Ружа тебе не поможет.
— Дорогая, милая Ружа, помоги мне!
— Скажи, а ты ее очень любишь? — спросила она, вытирая платком капли пота у него со лба.
Его словно прорвало, и он с неистовой страстью заговорил о своей любви. А она смотрела на него с изумлением, не подозревая, что он способен на такое пламенное чувство. Слушала она внимательно, участливо, но постепенно
— Я слышала, что ты говорил Руже, — с нежностью прошептала Меля и, обняв его и не давая вымолвить ни слова, впилась горячими жадными губами в его губы; поцелуй был долгим и страстным.
— Я люблю тебя! — повторяла она в промежутках между поцелуями.
— Люблю, люблю! — тихо шептал он в ответ.
Голоса прерывались, молкли. Руки сомкнулись, сплелись в безумном объятии, уста слились с устами, сердца перестали биться, глаза — видеть.
Целуя ее глаза, волосы, шею, губы, он стал рассказывать глухим, задыхающимся от волнения голосом историю своей любви.
Она откинулась на спинку дивана и с ногами на пуфе полулежа внимала его словам; блаженствуя, закрывала глаза, когда он целовал их, подставляла ему губы, замирала под обжигающими шею поцелуями. Его слова, любовные признания, ласки баюкали, как волны.
Когда он сказал, что завтра пойдет к отцу просить ее руки, когда, изнемогая, опустился у ног ее на подушку, и, положив голову ей на колени и глядя в затуманенные глаза, стал рисовать дивную картину их будущего, она со слезами счастья, молча с упоением слушала: грудь ее вздымалась от сладостного волнения, на губах расцветала какая-то странная, скорбная улыбка, но она не прерывала его и время от времени, обхватив руками голову, целовала в глаза и тихо шептала:
— Я люблю тебя! Говори-говори, дорогой, я хочу сегодня забыться, упиться счастьем!
Он говорил, и его слова звучали, как симфония любви.
Незаметно в комнату вошла Ружа, тихо села на диван, обняла Мелю, положила огненно-рыжую голову ей на грудь и, глядя на Высоцкого широко раскрытыми глазами, в которых вспыхивали золотисто-зеленые искорки, молча слушала.
А им наяву пригрезилось счастье, даруемое любовью. И окружающий мир, люди, реальная жизнь перестали для них существовать, затянутые волшебной дымкой, которая обволакивала их и дурманила.
Слова, взгляды, мысли вспыхивали, подобно молниям, заставляя вздрагивать от избытка чувств и невыразимой нежностью переполняя души.
Они говорили все тише, все чаще умолкали, словно боялись громким звуком нарушить очарование этих дивных минут.
С улицы не доносилось ни звука, и в комнате с черными стенами, которые поглощали и без того слабый электрический свет, царили тишина и полумрак; сладкая истома была разлита в воздухе, наполненном возбуждающим запахом красных роз, огромный букет которых стоял в бронзовом вазоне у стены.
Они молчали. Вдруг сидевшая неподвижно Ружа начала дрожать и, безуспешно силясь сдержать душившие ее слезы, бросилась на ковер и разрыдалась.