Земля обетованная
Шрифт:
Он тотчас принялся за дело и установил, что у двоих поломаны ноги, у третьего раздроблены плечо и ключица, четвертый ранен в голову, у пятого — мальчика лет четырнадцати-пятнадцати, который все время терял сознание, — повреждены внутренние органы.
Троих тяжело раненных отправили на носилках в больницу, четвертого жена с причитаниями и плачем забрала домой. Оставшегося последним мальчика доктор привел в чувство и распорядился тоже положить на носилки. Но тот, громко
— Пани, не отдавайте меня в больницу! — кричал он. — Ради Бога, не отдавайте!
Напрасно Анка пыталась успокоить его: он весь дрожал и обезумевшими от страха глазами следил за людьми с носилками.
— Ну хорошо, скажи, где живет твоя мать, я велю отвезти тебя к ней и буду навещать тебя.
— У меня нет матери.
— А где же ты живешь?
— Нигде.
— Но где-то ведь ты ночуешь?
— На кирпичном складе у Карчмарека сплю, а утром приезжаю с возчиками на фабрику.
— Что же с ним делать?
— Отправить в больницу, — решительно заявил Высоцкий.
Но парнишку это так испугало, что он уцепился за Анку и снова потерял сознание.
— Пан Яскульский, пускай его перенесут к нам и положат наверху, в той, пустой комнате. — Анка обрадовалась, найдя выход из положения. А когда мальчик пришел в себя, сказала: — Не бойся, ты будешь лежать у нас дома.
Он не ответил и, когда его несли на носилках, не сводил с нее удивленного, обожающего взгляда.
Больного поместили в верхней комнате, и Высоцкий, осмотрев его, установил, что у него сломано три ребра.
Больше никаких событий в этот день не произошло.
Вечером во время ужина, на котором из посторонних был только Мориц, Анка встала из-за стола, чтобы проведать больного; у него был жар, и он бредил. Отсутствовала она довольно долго, а когда вернулась и стала разливать чай, у нее от волнения дрожали руки. Она хотела рассказать о больном мальчике Каролю, но тот опередил ее.
— Что за странные у вас причуды: размещать в доме больных, — тихо с ударением проговорил он.
— А что же мне было делать? В больницу ехать он боялся, ни родных, ни крова у него нет… Ночевал на кирпичном складе…
— Во всяком случае не превращать наш дом в больницу для бродяг.
— Но ведь несчастье случилось с ним на твоей фабрике…
— Он не задаром работает, — сердито сказал Кароль.
Анка посмотрела на него с удивлением.
— Вы это серьезно говорите? Значит, по-вашему, надо было бросить его на произвол судьбы или отправить в больницу, при одном упоминании о которой он терял сознание.
— Вы склонны принимать близко к сердцу самые заурядные вещи. Это, конечно, похвально,
— Смотря по тому, как относиться к человеческому горю.
— Поверьте, я тоже не какой-нибудь бесчувственный чурбан. Но не могу же я проливать слезы над каждым калекой, хромым псом, увядшим цветочком или бездыханным мотыльком, — сказал он, глядя на нее с нескрываемой злостью.
— У него сломано три ребра, разбита голова, и он харкает кровью. И сравнение с увядшим цветочком или бездыханным мотыльком совершенно неуместно. Он страдает…
— Ну и пускай околевает! — резко бросил Кароль, задетый ее высокомерным тоном.
— У вас никакой жалости нет, — укоризненно прошептала Анка.
— Нет, жалость у меня есть, но филантропией заниматься мне недосуг, — сказал он и прибавил: — Что же вы остальных не распорядились перенести к нам в дом?
— В этом не было надобности, в противном случае я именно так и поступила бы…
— А жаль, забавное было бы зрелище: лазарет на дому и вы в роли сестры милосердия.
— Оно было бы еще забавней: ведь вы наверняка распорядились бы вышвырнуть их на улицу, — в сердцах сказала она и замолчала.
Глаза ее метали молнии, ноздри раздувались, и чтобы скрыть нервную дрожь, она закусила губы. Не гнев, а скорее горечь испытала она, неожиданно столкнувшись с проявлением такой жестокости. Неужели у него очерствело сердце, и он не сочувствует чужому горю?
Она расстроилась и поглядывала на него с недоумением, даже испугом, а он, избегая ее взгляда, беседовал с отцом и Морицем. Наконец он встал, чтобы идти домой.
— Вы сердитесь на меня? — с виноватым видом засматривая ему в глаза, тихо прошептала она, когда он на прощание целовал ей руку.
— Спокойной ночи! — невозмутимо сказал Кароль и обратился к Морицу: Ну, нам пора! А где Матеуш?
— Мы еще с вечера послали его к тебе на квартиру, — вместо Анки ответил пан Адам, так как она, рассердившись, вышла на веранду.
— Как тут устоять в борьбе с конкурентами, когда дома тебя донимают разными глупостями! — сказал Кароль на улице.
Мориц молчал: он был не в духе.
— Такова женская логика: сегодня она будет проливать слезы над дохлой вороной, а завтра из-за мимолетного увлечения не колеблясь пожертвует семьей, — после небольшой паузы с раздражением продолжал Кароль.
Мориц и на этот раз промолчал.
— Женщины всегда готовы облагодетельствовать человечество ценой своих обязанностей по отношению к близким.
— Меня это мало трогает. Главное, чтобы любовница была красивая, а жена — богатая.