Земля обетованная
Шрифт:
Высоцкий и Боровецкий в подавленном настроении покинули дом Баумов.
— Жалко Макса. Он горячо любил мать, и ее смерть надолго выбьет его из колеи. И как раз теперь, когда он просто незаменим при сборке машин. Не везет мне!.. Все идет шиворот-навыворот! — со злостью сказал Боровецкий.
— Панна Анка скоро переберется в город?
— Через неделю.
— А свадьба когда?
— Мне сейчас не до того! Сначала нужно вдохнуть жизнь в это чудовище и заставить его работать. Вот когда пущу в
Дальше они шли молча и на Пиотрковской неожиданно встретили Морица.
— Ты когда приехал? Давайте зайдем куда-нибудь выпить кофе.
— Только что, и шел домой. Но от кофе не откажусь.
— У Макса умерла мать. Мы от него.
— Умерла?! Это очень неприятно, — Он передернулся. — Что нового в городе?
— Ничего! А впрочем, не знаю. Я целыми днями торчу на фабрике. Гросглик обрадуется твоему приезду. Он сегодня справлялся о тебе.
— Не очень-то он обрадуется, — буркнул Мориц и, дрожащими пальцами нацепив на нос пенсне, искоса посмотрел на Кароля.
В гостинице, куда они отправились пить кофе, в этот час было совершенно безлюдно. Только в садике, разбитом посреди двора, за столиком сидели Мышковский и Муррей.
Молодые люди подошли к ним.
— Битый час жду, чтобы хоть кто-нибудь заглянул сюда. Одному неохота пить.
— А Муррей?
— Он оживляется, только когда у него на примете очередная невеста, а вот очередная кружка пива оказывает на него противоположное действие.
— И давно вы тут сидите?
— Муррей с полчаса как явился с токованья, а я уже давно тут. Зашел позавтракать, не успел оглянуться — пора обедать, а после обеда собралась знакомая компания, и за разговором время незаметно пролетело до ужина. Ну а после ужина куда пойдешь? Театр я не терплю, в гости тоже не явишься незваным. Вот и сижу, несчастный сирота, в кабаке. Да и Муррей очень занятно про своих невест рассказывал. Как идут дела на фабрике?
— Потихоньку.
— Желаю ей здоровья и хорошего пищеварения. А вы что-то неважно выглядите.
— Как можно выглядеть, когда работаешь за десятерых, а надо бы еще больше.
— Поздравляю! Каждый приходящий рассказывает о том, что он делал вчера, сегодня и что намерен делать завтра, как он устал и так далее и тому подобное. Черт возьми, среди людей или машин я нахожусь?! Что за нелепость сводить свою жизнь к механическим действиям! Мне интересно знать их мысли, чувства, воззрения, а они все только о работе толкуют. Пива для всех! — крикнул он кельнеру.
— Мы будем пить кофе.
— Пейте на здоровье.
— Не всякий может позволить себе роскошь вот так сидеть и рассуждать о высоких материях, — не без ехидства заметил Мориц.
— Не может только вол, потому что работает из-под палки.
— Работа — основа всего, остальное лишь придаток.
— Что вы, пан Мориц, придаток к своему кошельку, меня нисколько не удивляет. Такая уж у вас, евреев, натура. Но слышать
— Я ничего не утверждаю и не отрицаю — я строю фабрику, а когда построю, тогда и буду философствовать.
— Я страшно устал и потому иду домой, — сказал Высоцкий, вставая.
Кароль быстро допил кофе и вместе с Морицем вышел вслед за ним.
— Хоть вы не покидайте меня, — обратился Мышковский к Муррею. — Давайте поговорим о любви.
— Не могу — завтра понедельник, и мне в пять часов надо быть на фабрике.
— Вы уже получили место Боровецкого?
— Получить-то получил, да только жалованья положили вдвое меньше.
Мышковский остался один; при мысли, что придется возвращаться домой, ему взгрустнулось, и, понурив голову, он продолжал сидеть за столом.
— Сударь, закрываем! — почтительно обратился к нему кельнер.
Мышковский повел осоловелыми глазами — вокруг было неприютно, пусто и темно. Кельнеры снимали скатерти и сдвигали столики.
Мышковский расплатился, надел шляпу, но, не доходя до двери, вернулся обратно; ему до смерти не хотелось возвращаться домой: он боялся одиночества.
— Человек! Бутылку пива и два стакана! — крикнул он кельнеру. — Выпей со мной да вели коридорному приготовить мне постель. Черт бы побрал такую жизнь! — выругался он и со злости плюнул.
X
— Два дня прошло, а мне все еще не верится, что мы в Лодзи, — послышался с веранды голос Анки.
— Но тем не менее это так, — отозвался старик Боровецкий.
Он сидел в саду в своем кресле на колесах и, прикрыв от яркого солнца ладонью глаза, смотрел на красные кирпичные стены и трубы, которые сгрудились вокруг, потом устремил взгляд в конец сада, где возвышалась обнесенная строительными лесами фабрика Кароля, и вздохнул.
— Да, это Лодзь! — прошептала Анка и вернулась в комнаты. Там в беспорядке стояла мебель, вскрытые ящики, валялась обернутая в солому домашняя утварь. Несколько рабочих под присмотром Матеуша в спешке распаковывали вещи и расставляли по местам.
Анка сама повесила занавески и вообще помогала наводить порядок, оживленно переговариваясь с Матеушем. Но порой она присаживалась на ящик или на подоконник и окидывала комнаты печальным взглядом.
Ей было грустно. Чужой дом, анфилада только что отремонтированных комнат, пахнущие свежей краской полы — все это наводило на нее тоску, и она убегала на большую затененную диким виноградом веранду, которая тянулась вдоль фасада. Но и там не находила покоя, — ее глаза, привыкшие к безграничным просторам полей, к синеющим на горизонте лесам, к беспредельному, со всех сторон открытому небу натыкались на дома, фабрики, на ослепительно блестевшие на солнце крыши. Лодзь охватила ее каменным кольцом, та самая Лодзь, о которой она мечтала, с которой связывала исполнение заветных желаний, теперь пугала ее смутным предчувствием несчастья.