Земля обетованная
Шрифт:
— У, сволочь!.. — с ненавистью прошептал он и погрозил кулаком в сторону города, чьи крыши и трубы маячили в отдалении.
— Покажите-ка мне ваши ноги, — решительно сказал Высоцкий и стал разматывать тряпки; мужик испугался и запротестовал, но, видя, что это бесполезно, примолк и только как-то странно поглядывал на доктора.
Гангрена была в последней стадии, но из-за крайнего истощения организма развивалась очень медленно.
Движимый состраданием, Высоцкий принес из колодца ведро воды, промыл раны, обработал раствором карболки (он всегда
— Нет ли чего-нибудь почище?
Мужик покачал головой: от волнения он не мог вымолвить ни слова.
Не раздумывая, Высоцкий снял с себя нижнюю рубашку и, разорвав на длинные полосы, забинтовал больному ноги.
Мужик по-прежнему молчал, только грудь его вздымалась все выше, и от сдерживаемых рыданий сотрясалось тело.
Сделав перевязку, Высоцкий быстро оделся, поднял воротник пальто и, наклонясь над больным, сунул ему в руку все деньги, какие были при нем.
— Прощайте! Завтра навещу вас, — сказал он.
— Иисусе возлюбленный! Иисусе! — рыдая, вскричал мужик, сполз с подстилки и припал искалеченным телом к ногам доктора. — О добрый пане! Ангел пресветлый! — шептал страдалец сквозь слезы.
Высоцкий уложил его обратно на солому, запретив двигаться, пригладил растрепавшиеся мокрые от пота волосы и, словно застыдившись, поспешно удалился.
А мужик смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида, потом огляделся по сторонам, перекрестился и, не понимая, что все это значит, тупо уставился на волновавшуюся рожь, на покачивавшиеся над ним березовые ветки, на стаю воробьев, пролетевшую мимо, на низко склонившееся над полями солнце.
— Богородице, Дево, радуйся… — приподняв голову, плачущим голосом проговорил он. — Не буду больше роптать… не буду… Иисусе, Ты уже оказал мне свою милость! Скоро я упокоюсь… упокоюсь скоро… — все тише повторял он и, как сквозь дымку, видел волнистую рожь, что, шелестя колосьями, кланялась ему, распростершееся над ним серо-голубое небо и золотое ласковое благодатное солнце, чьи последние лучи лобызали его.
VII
Боровецкий, Горн и Макс Баум пришли к Травинским на именины хозяйки дома, в честь которой впервые был устроен званый прием.
Их встретила Нина в белом платье из тонкого шелка; на его фоне ее нежная, прозрачная кожа была подобна бледно-розовым лепесткам камелий, а зеленоватые с золотыми искорками глаза сияли, как бриллианты в ее маленьких розовых ушках. Густые каштановые волосы, свернутые в греческий узел, золотистым шлемом охватывали чудную головку, напоминавшую в профиль камею, искусно вырезанную на розовом сицилийском коралле.
— У меня для вас приятный сюрприз, — обратилась она к Каролю.
— Если «приятный», мне не терпится поскорей узнать, какой именно, — насмешливым тоном сказал он, пытаясь через ее плечо заглянуть за портьеру, отделявшую гостиную.
— Пожалуйста, не смотрите, а отгадайте. — Она загородила
Но в эту минуту за ее спиной показалось улыбающееся лицо Анки, и она вышла из-за малиновой портьеры.
— Ну раз моя хитрость не удалась, оставляю вас одних, а пана Горна и пана Макса забираю с собой, — сказала Нина и с этими словами удалилась.
— Когда вы приехали?
— Сегодня утром. И пришла сюда с пани Высоцкой.
— Что слышно дома? Как отец? — спрашивал Кароль безразличным тоном.
— Он не совсем здоров и хандрит. Знаете, ксендз Либерат умер.
— Давно пора! Старик совсем из ума выжил! — с раздражением сказал он.
— Разве можно так говорить! — возмутилась Анка.
Желая сгладить неприятное впечатление от невольно вырвавшихся слов, он взял ее за руку и подвел к окну.
— Видите вон те стены… Это моя… наша фабрика! — сказал он, показывая над застекленной крышей прядильни Травинского строительные леса.
— Я уже видела. Нина, как только я пришла, повела меня в конец двора и показала за забором вашу фабрику. Она говорит: вы работаете целыми днями и совсем не отдыхаете. Нельзя так переутомляться…
— К сожалению, у меня другого выхода нет. К примеру, сегодня нам пришлось втроем с раннего утра выдавать жалованье рабочим.
— Отец прислал вам две тысячи рублей. Сейчас… дам. — Отвернувшись, она вынула из-за корсажа пачку кредиток и передала Каролю.
— Откуда у отца такие деньги? — спросил он, пряча в карман банкноты.
— Они у него были, только он не говорил, но когда узнал про ваши затруднения, про то, что вы вынуждены брать в долг, велел отвезти вам, — понизив голос и покраснев от смущения, говорила она: чтобы выручить деньги, ей пришлось заложить все свои драгоценности и кое-что продать. Но об этом было известно только отцу Кароля, и она знала, что он не выдаст ее.
— Даже не знаю, как и благодарить тебя, Анка. Деньги пришлись как нельзя кстати.
— Я очень-очень рада, — прошептала она.
— Как это мило с твоей стороны, что ты сама вызвалась привезти их.
— По почте они шли бы дольше… — сказала она просто. — А мне была невыносима мысль, что вы здесь мучаетесь, хлопочете в поисках денег. Это ведь так естественно.
— Естественно! Но, кроме тебя, никто бы не сделал этого.
— Никто так не любит вас, как отец… и я… — смело прибавила она, устремив на него из-под черных соболиных бровей прямой, открытый и исполненный любви взгляд.
Он стал горячо целовать ей руки, пытаясь привлечь к себе.
— Не надо, Кароль… Еще увидят… — говорила она дрожащими от волнения губами и отворачивала зарумянившееся лицо.
Когда они вошли в людную, шумную гостиную, Нина приветливо улыбнулась им, видя по лицу Анки и сияющим серо-голубым глазам, как она счастлива.
Анка была сегодня очаровательна; сознание того, что она помогла своему любимому «мальчику», который был с ней так добр и ласков, переполняло ее счастьем и делало еще красивей, привлекая к ней всеобщее внимание.