Земля вращается со скрипом (сборник)

Курилко Алексей Леонидович

Редкий вечер обходился без драк.

Местная братва неоднократно делала нам замечания. Старшой их, Куринной, говорил, дескать, вашу мать, пацаны, что за беспредел вы на районе устраиваете. Что ни день -инцидент, а то и несколько. Без понятий, в наглую, кого по­пало... Тупо! А главное, говорит, себя пожалейте. Ведь рано или поздно, нарветесь! Либо завалят вас, либо менты закро­ют. Оно вам надо? Некуда энергию девать? Скажите, мы най­дем ей куда более практичное применение. Вопросы?

Вопросов не было. Слегка оправдываясь, мы виновато

ки­вали, каялись...

Пару дней мы держали себя в рамках приличия. Дышали тише мышат. Потом что-то вдруг обязательно случалось. Кто-то нам что-то не то сказал, как-то косо посмотрел, заце­пил... Ну, и понеслась!.. И на следующий день, и на следую­щий. .. Ну не любили мы, терпеть не могли всех этих модных и крутых, всех этих псевдоавторитетов в дорогих шмотках и с дешевыми понтами.

Но на сей раз я Брюне сказал:

Не могу. Зуб болит.

Зуб?
– переспросил Брюня и показал кулак. – Давай выбью.

Брюховецкий, в отличие от меня, парень здоровый, нака­чанный. Кулак его с мою голову. И юмор у него соответствен­но тяжелый, грузный такой.

Иди ты в жопу, - говорю.
– Я серьезно. Боль такая, пря­мо с балкона сигай.

Тогда сначала ко мне. Я тебе такую таблетку дам - лю­бую боль как рукой снимает.

Звучало это убедительно, а может, мне просто очень хоте­лось в это верить. Я накинул кожаную курточку, кепчонку...

Брюховецкие жили в соседнем подъезде на последнем этаже, в большой четырехкомнатной квартире.

Мы отправились, по своему обыкновению, через крышу.

Лишь только мы вошли, пока я закрывал дверь, Брюня исчез в неизвестном направлении. Я минут пять потоптался в прихожей, затем отправился на его поиски.

Вся родня Брюни была в полном сборе.

Мать его, прижав плечом телефонную трубку к уху, пре­парировала на кухне полудохлую рыбу и обсуждала с подру­гой последний роман Лукьяненко. Дед в бабушкиных очках вычесывал на балконе у Ральфа блох. Отец в гостиной, разва­лившись на кушетке с пультом в руке, безостановочно пере­листывал телеканалы и ворчал, что по выходным смотреть нечего. Рядом сидела в кресле бабушка и тихо удивлялась, куда подевались: ее очки, телефон и дедушка.

Никто из них не обращал на меня особого внимания. Только дед буркнул что-то, чего я не разобрал, то ли «опять ушла блоха», то ли «блядь, нашли лоха».

Слоняясь по квартире, я даже заглянул в детскую. Иван-а - младшая Брюнина сестренка пяти лет - рисовала, напе­вая, как всегда, на несуществующем языке:

Клюнзя блитке торчи, ляпки жопля скло-о-ось, сюскад-

раскли спорли, о-о-ось!

Что ты рисуешь?

Это... такая...
– запинаясь отвечала Иванна, склонив голову набок, - ну, это такая... абстракция...

Я, заинтригованный, подошел ближе.

– Какая же это абстракция?
– спросил несколько разоча­рованно.
– Это трактор.

Подумав, Иванна согласилась: -Да, это такой... абстрактор.

Потрусаючи!
– сказал я так, как

это слово произносила сама Иванна.

Не потрусаючи, - поправила она, - а потрусающе!

Изюмительно!

А давай поиграем в одну игру, - предложила Иванна.

В какую?
– я присел около нее на корточки.

– В игру «Девочка и вентилятор».

– Научи.

– Уф, ну и жара!
– воскликнула она и, ткнув пальчиком в мой нос, приказала: - Дуй!

И подставила лицо, прикрыв карие глазки. Я дунул.

– Еще, еще! Уф, ну и жара! Аж сердце разрывается!

– Это и вся игра?

– Дуй!

– Мне надоело, Иванка. Я больше не хочу быть вентилято­ром. Это грустно. Грустно быть вентилятором.

– Но ты вентилятор!

– Аты кто?

– Ая нажала!

Изюмительно! А другая игра есть?

Давай в «Девочку и лошадь»! Ты какой будешь лошадью?

– Не знаю даже. Ну, допустим... такой... белой в серых яб­локах.

Иванна растерянно захлопала ресницами.

В яблоках не бывает... В яблоках только черви бывают.

В общем, да.

Дурацкие игры, подумал я. Хотя... Хотя почему дурацкие? Помню, в детстве моей любимой игрой была «Из последних сил». Играл я в нее один. Долго перестреливался с вообража­емым противником - Черным Биллом, к примеру - пока тот не попадал мне прямо в сердце. Истекая кровью, я падал на пол, открыв рот и закатив глаза. Черный Билл, глумливо ус­мехаясь, подходил ко мне... И тут я, из последних сил, игно­рируя пулю в сердце, стрелял Черному Биллу в лоб. Да еще говорил что-нибудь напоследок: «Вот мы и в расчете!» или просто: «Умри, сука!»

Я вернулся в прихожую. Появился и Брюня.

– Куда ты пропал?
– спросил он раздраженно.

– Тебя искал.

– А я тебя. На, держи!
– Он протянул мне на ладони таб­летку: - Глотай! И пойдем, мать хлеба просила купить.

– Ну, прошел зуб?
– спросил Брюня на улице, когда мы подошли к коммерческим ларькам.

– Так рано еще, минут пять прошло. А чего мы сюда? Тебе же захлебом...

– Курить охота, а сигарет хрен целых ноль десятых. Мать,

правда, дала десятку...

Саша пригнулся к окошку.

Манюня, дай пачку сигарет в долг. Мы тебе после перво­го же удачного грабежа отдадим.

Ты мне деньги за прошлое верни, - послышалось из окошка.

– Манюня...

Никаких манюнь!

Брюня обреченно вздохнул.

Ох, и курва ты - манюня...

В этот момент подъехал черный бимер. Из машины вы­лезли трое здоровых парней, один другого страшнее.

Выразительно посмотрев на меня, Брюховецкий отошел на пару шагов и, запрокинув голову, принялся внимательно изучать нечто на темнеющем небе, изредка бросая короткие взгляды в мою сторону.