Земное притяжение
Шрифт:
На потемневшем небе заиграли розовые блики, то и дело вспыхивали зарницы - это шел чугун.
Лешка остыл, возмущение улеглось, его даже не интересовало, кто это оговорил Жужелку. Было что-го удивительное в том, что, сидя тут на развалинах, в полом, изувеченном кирпичном кожухе, видишь над головой, как перебегают оранжевые встлохи, - небо отражает пламя расплавленного чугуна. И Игнат Трофимович сейчас смотрит, упивается.
Странное чувство охватило Лешку, точно он уже навсегда выломился из обычной жизни и отсюда,
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Лешка вздрогнул.
– А что?-Во рту пересохло, он громко, демонстративно откашлялся.
– С того дня из головы она не выходит. Но держу себя в руках. В чужое, брат, счастье не вкатаешься. Ты счастливчик.
Тебе можно позавидовать черт знает как. Эх, такую молоденькую прижать покрепче, ~ мечтательно сказал Баныкин.-И чтоб такая прелесть в рот тебе смотрела и слушала.
– Послушай!-хрипло сказал Лешка, отметая весь этот Сред.
– Это самая замечательная девушка!
– Я тебя понимаю! Я сам так думал. Я даже стихи начал сочинять. Вот послушай...
Лешка даже рукой отмахнулся:
– Да не надо!
Чего он вяжется со своей откровенностью?
– У тебя космические масштабы... А в такой малой материи. ..
– он старался говорить как можно насмешливее, - гы не слишком разбираешься. ..
Бдныкин, помолчав, спросил:
– Ты сколько классов окончил?
– Девять.
– А я пока шесть. Ты хочешь сказать, культуры не хватаег?
Да? Ты говори прямо.
– Я не о том. Я тебя спросить хотел. Я на заводе у вас читал в многотиражке: "В этом городе в семье рабочей человеком стал, как говорят..." И так далее. Фамилия автора не указана.
Может, это ты сочинил?
– А что?
– самолюбиво вскинулся Баныкин.
– Ничего особенного. Общие слова.
Баныкин помолчал, хмурясь, обеими руками вертел на колене снятую с головы шляпу.
– Некоторые молодцы, послушать их, обходятся вообще тремя словами! Колоссально! Железно! Коронно!
– и все тут, на нее случаи жизни. И еще бравируют этим. Тарабарщина какая-то.
Они в тупик уткнутся с такими понятиями. У них мышление атрофируется вконец. А я еще членораздельную речь не теряю.
Его заело, он прямо-таки не мог остановиться.
– А что культуры мне не хватает-это точно, тут ничего не возразишь.
– Да я об этом и не думал, чего ты прицепился.
– Не пришлось по-человечески учиться, как другим...
Лешка и не рад был, что полез с этим стихотворением. Теперь Баныкин не отвяжется.
– А между прочим, Горький тоже не кончал десятилетки.
– Горький не кончал, а нам с тобой надо. Дураки вы!
– сказал Баныкин.-Те, что вроде тебя от учебы отбиваютя. Тьг думаешь, учеба-это не работа. Еще какай работа, самая тяжелая. Вот ты, например.
Лешка ничего не ответил. Ни к месту сейчас об этом. Глупо даже. И чего Баныкин наваливается. Такой человек надоесть может до зубовного скрежета.
Лешка смотрел на шляпу, до одурения мелькавшую перед глазами, слушал, чувствуя прямолинейность Баныкина, эту грубую беспощадную силу, направленную теперь против него, и ждал, когда же кончится вся эта мура, этот нелепый разговор, и чнется суд и расправа.
Небо успокоилось - кончился пуск чугуна.
Баныкин перестал вертеть шяяпу и в упор посмотрел на Лешку.
– Я ведь тебя отпущу. Иди куда хочешь.
Лешка провел ладонями по голове, пропуская волосы сквозь пальцы.
– Смотрите, доверие какое!
– И запнулся под хмурым взглядом Баныкииа.
– Только я размотаю эту ниточку, - строго сказал Баныкин.
– Я так не оставлю. Тебя толкнули, как пешку, а ты и пошел. Верно я говорю? Устойчивости в тебе никакой нет. Вот что.
А надо всегда под ногами палубу чувствовать.
– Слышали все это. Обрыдло! На нервы действует.
– Тебе дело говорят. А ты как балда какая-то. Надо в жизни цель иметь. В этом все. Без этого под ногами болтыхаться будет. При любой качке не удержишься.
Каждый считает своим долгом ткнуть, что у тебя нет цели в жизни, А кстати сказать, что это, на лбу у него написано, что ли? Вот Славке никто об этом не говорит. Учится в техникуме - значит, порядок. Цепляются к узким брюкам, к его прическе, а по поводу цели жизни считается, что тут у него все благополучно.
– Ты прошлый год на шаланде совсем другой был.
Он мог бы сказать: не для того я тебя прошлым летом из воли вытащил, чтобы ты в грязи обляпался. Но об этом Баныкин молчал.
– Ты ж такой был законный хлопец. Как же ты дошел до такого? Ты скажи.
Все, что Лешка разучивал вчера под диктовку Лабоданова, повылетело из головы. Да он и не стал бы сейчас отбиваться, врать, выпутываться.
– Что же молчишь? Я-то, откровенно говоря, загреметь за тебя могу.
Лешка притих настороженно. Может, Баныкин ждет, чтоб он взмолился, запросил пощады? Благодетельствовать захотелось, кичиться. Глухо, упрямо сказал:
– А ты делай как надо.
– Дура!
– сказал Баныкин.
– Ты меня на пушку не бери. Не могу я так вот взять и отдать тебя в руки правосудия. Хоть и обязан. Если б я тебя не знал. А то ведь знаю. Ведь тебя на поруки взять некому. Понимаешь? Полная растерянность у твоих родителей. Я ведь был у них.
В проеме стены было видно: маленькие девочки опять сошлись в кружок.
– Имей в виду, я тебя не выпущу из поля зрения. Ни на шаг. Будешь у нас работать, может быть, даже в нашей бригаде.