Земные наши заботы
Шрифт:
необжитого края. Так появлялись новые деревни на степных просторах
Оренбуржья, Алтая, Зауралья.
К переселению, а значит, и к постоянным изменениям расселения, побуждали и
более сложные причины, которые диктовались сменой общественных формаций,
развитием общественного строя и его производительных сил. Эти изменения
сказывались на величине поселений, их числе и людности. Вспомним хотя бы так
называемую столыпинскую аграрную реформу 1906 года,
свободные земли окраинных районов из центральных губерний переселилось более
трех миллионов человек; около 1670 тысяч семей, вышедших из общин,
поселились на хуторах и отрубах. А это значит, что избы и хаты, стоявшие в
деревнях, вдруг сдвинулись с места, оторвались от соседских изгородей и
плетней, рассредоточились по надельным участкам, образовав на обширных наших
территориях сотни тысяч новых хуторов и крохотных деревенек.
Первые наиболее заметные изменения в доставшейся нам системе расселения
произошли в годы коллективизации. Коллективное хозяйствование на земле, в
отличие от единоличного, требовало концентрации сельского населения: жителей
хуторов и малодворок перевозили в места сосредоточения трудовых коллективов
— обратно в деревню.
В этот процесс жестоко вмешалась Великая Отечественная война. На Украине
фашисты разрушили и сожгли 28000 сел, в Белоруссии — 9200 деревень, на
территории оккупированных областей Российской Федерации гитлеровцы разорили
и разграбили свыше 52800 колхозов и 860 совхозов.
Мы с вами хорошо знаем, что на фронтах, в оккупированных районах и на
фашистской каторге погибло более двадцати миллионов человек. Знать-то знаем,
но не всегда видим последствия этих потерь. Чтобы понять их, надо вспомнить,
что на Смоленщине, например, численность населения за годы войны уменьшилась
наполовину, а в некоторых ее районах осталась лишь пятая часть жителей. Урон
ощущался не только там, где шли бои, но и в глубоком тылу. Из каждой деревни
ушли на войну десятки, сотни мужчин, а вернулись единицы. Рождаемость в эти
годы была очень низкой. В результате даже многолюдные деревни оказались
после войны малолюдными, а малые поселения и вовсе обезлюдели, не имея сил
на восстановление. И хотя человеку свойственно возвращаться на родное
подворье, пусть даже на его месте осталось лишь пепелище, и возрождать его,
однако война разбросала людей по разным краям, и поэтому многие хутора и
деревни не возродились. Оставшиеся в них жители переселились «ближе к
людям», в большие села, многие из которых, в результате разорения,
превратились в малодворки.
Ныне
них — малодворки, а то и однодворки, все больше стареющие, ветшающие. Люди
покидают их, потому что не хочется жить на отшибе, едут туда, где лучше
налажен труд и быт, где есть перспективы. Так что и будущее любого хозяйства
во многом зависит от этого процесса, в общем-то закономерного, так как
концентрация производства требует иного размещения поселений. Но этим
процессом еще надо научиться управлять, регулировать его.
Тихие милые моему сердцу деревеньки. Вот в такой же, деревянной,
разбежавшейся по зеленому склону, подпертой со всех сторон лесами и полями,
работал и я когда-то. И казалось мне тогда, что именно она, эта
немногодворная Лапышта, и есть центр мира, к ней леса приникли, поля к ее
порогу легли и все проселочные дороги. Давно это было...
И леса, и поля, и проселочные дороги, разбитые тракторами, словно бы
отстранились от деревеньки. А может это щербатая деревенька (там одного дома
нет, там целого порядка, лишь деревья остались, что под окнами когда-то
шумели), обиделась на все былое и теперь по-стариковски отрешенно смотрит на
окружающий мир, далеко проглядываемый отсюда, с холма. Вон трактор работает
в поле. Машина куда-то идет по проселку, переваливается, прогромыхивает на
ухабах, грязью хлещется. Вон на ферму зеленую массу повезли. Все отсюда
видно, хорошо видно. Только вот не узнает деревенька, кто там по проселку
идет, кто на поле, прилегающем к ней, работает. Не узнает, потому что поля
ее обрабатывать приезжают с центральной усадьбы, по ее проселкам и улицам
ездят механизаторы, живущие на центральной усадьбе.
Встретится тракторист взглядом с деревенькой, подумает: ишь расселась,
объезжай ее, вот зацеплю плугом и... Но, не додумав мысль свою, опять
выпустит дворы из поля зрения, как предмет вовсе посторонний, случайный, не
имеющий никакого отношения к его полю. Да, это его поле, за ним, за его
звеном, закреплено. Правда, далековато оно от центральной усадьбы.
Владения здешних хозяйств такой же причудливой формы, как и эти самые
поселения: то по реке узкой полосой петляют, копируя ее изгибы, то по
склонам холмов. Иначе и быть не могло, потому что складывались хозяйства за
счет слияния, присоединения то одной, то другой деревеньки с ее полями,
растопыренными в разные стороны. Не до выпрямления границ было, не до