Зеркала и галактики
Шрифт:
Он добрел до вездехода, положил девочку у колес, выдернул из ее пальцев и отбросил ощипанный букет. Уложил девчушку на пол в салоне и поехал подбирать остальных. Забрал мать, обогнул овраг и остановился возле старшей дочери. Неестественно выпрямленное судорогой тело, заломленные за голову руки, застывшее лицо – и вправду очень хорошенькое, когда живое. Затаскивая девушку в салон, Майк свирепо бранился – шепотом, словно боясь, что его могут услышать. Ну, Здравко, теперь берегись…
Вездеход ревел и лязгал, катил домой. Девчонки, милые,
Майк гнал машину по извилистой колее между кедров, кривил губы и злился. Сам-то хорош, ума палата. Что помешало сразу же, прямо со станции, вызвать бригаду? Они бы уже примчались, на краю оврага встречали бы. Дурак ты, Майк Эри, не лучше Здравко… Дрянной мальчишка, отчего было двух слов не сказать? Предостерег бы теток – и дело с концом, так нет же… И еще Таня уехала; навсегда. Танюшка, милая моя, хорошая, ну что же мы с тобой так?
Лес кончился, вездеход выкатился на открытую площадку. Блестело маленькое водохранилище, белел серпик плотины, за ним пенилась, убегая, честно отработавшая Чернавка, шагали вдаль опоры высоковольтной линии, белела кучка строений, один дом был с ярким кольцом цветочной клумбы.
Из аппаратной выскочил Здравко, понесся навстречу. Майк не притормозил, проехал мимо – Здравко отпрыгнул – и остановился у своего дома. Мальчишка подбежал бледный, с круглыми глазами. Майк выскочил из машины, открыл заднюю дверь салона. Практикант глянул внутрь, совсем побелел.
– Что? – хрипло выдохнул он.
– Что-что! – заорал Майк, срывая на мальчишке злость и досаду на самого себя, вымещая обиду на жену, выплескивая в свирепом вопле тоску и боль. – Думать надо было, вот что! Трех человек загубил! Пошел вон отсюда!
Здравко попятился. Майк взбежал на крыльцо, а за спиной раздался вскрик, похожий на испуганный щенячий взлай.
Дом встретил виноватым молчанием: не удержали мы с тобой Танюшку, хозяин. Пусто здесь было, безнадежно пусто. Майк прошел в кухню, глотнул воды, в сердцах швырнул стакан в мойку. Стакан жалобно звякнул, но не разбился. Этот звяк что-то напомнил – что-то похожее Майк недавно слышал… Здравко! Сейчас ему в башку такое взбредет…
Майк выскочил из дома.
– Здравко! Здравко, черт… Где ты?!
Никого. Один вездеход накаляется под горячим послеполуденным солнцем.
– Здравко!
Куда он пропал? Майк заглянул в дом напарника, где временно поселился практикант. Нет мальчишки.
– Здравко! – Над станцией раскатывалось эхо, а в ответ – только шум мчащейся сквозь плотину воды. – Здра-авко-о!
Он забежал в аппаратную – пусто; горит зеленая индикация. К плотине сунулся, что ли? Майк ринулся за дверь, крутанулся на крыльце.
Взгляд упал на белую коробку гаража; дверь была сдвинута.
Майк пустился бежать. Чернела узкая щель, только-только протиснуться.
– Здравко, чтоб тебе!.. – Он ворвался в эту самую щель, не слыша, как затрещала на спине рубашка.
Майк не увидел его, а скорей угадал: темная, странно сложившаяся фигура у стены. Парень застыл, наклонившись вперед, подогнув ноги, будто думал стать на колени, но почему-то не сумел. Майк знал, почему.
Подскочив к мальчишке, он принял на себя вес его тела, обхватил одной рукой, приподнял, пытаясь нащупать что-то жесткое и тугое в складках отекшей шеи. Нет, не так. Пригнулся, вывернулся и, удерживая Здравко плечом, обеими руками растянул пережавший шею ремень, выпростал из петли дурную голову. Опустил парня на пол.
– Неврастеник… – Быстро прощупал шею – кажется, позвонки целы. Однако мальчишка не дышал. – Ну, мать твою… Истеричная баба!
Дальше Майк бранился мысленно: зажав парню нос, делал ему искусственное дыхание. И клял его на чем свет стоит, и знал, что на самом деле клянет самого себя. Ведь именно он, Майк Эри, взрослый двадцатисемилетний мужик, повинен в том, что дурной щенок полез в петлю. Это он не взял Здравко с собой к Лисьему оврагу, не дал искупить вину. А потом взвалил на него вину еще большую, лживую – ляпнул в сердцах, что все трое погибли, хотя это неправда.
– Дурак ты! – сказал Майк, когда Здравко приоткрыл глаза; в полумраке завиднелись белки.
Парень всхлипнул.
– Дурак! – Майк закатил ему оплеуху. – Лежать тут!
Он возвратился к вездеходу. Что-то врачи не торопятся…
Старшая дочь хрипела и извивалась. Майк достал ее, положил на траву. Затем вынул из салона младшую худышку, и наконец с немалым трудом вытащил мать, неловко ударив ее головой о порожек. Жива ли? Не поймешь. Он пощупал пульс, послушал сердце. Вроде бьется. Не зная, чем еще помочь, Майк с минуту постоял рядом. Затем увидел подлетающий глайдер, помахал рукой и побрел к гаражу.
Здравко лежал, где Майк его оставил. Мальчишка скорчился на боку, подтянув колени к груди и прикрыв голову руками, словно ожидал, что его опять станут бить. Чувствуя себя пожилым и умудренным, Майк уселся рядом.
– Ну, что, герой?
Здравко шмыгнул носом.
– Извини, начальник, – пробубнил он. – Я больше не буду.
– Не будешь, – согласился Майк. – А теперь можешь плюнуть мне в рожу – я сгоряча наврал. Живы твои тетки, все три.
Парень поднял голову.
– Зачем? – только и вымолвил он.
– Не зачем, а почему. – Майк неловко усмехнулся. – Нервы сдали, вот и разорался. Жена у меня… Таня… она совсем уехала. Навсегда.
Здравко сел, потер шею с темной полосой – следом ремня.
– Ну так… это самое… Ты не переживай, а? Спасибо, что из петли вынул. А Татьяна твоя – дура последняя, вместе со своей поэзи. Правда, не переживай. А, начальник? Что вынул – спасибо…
Несколько дней спустя у Майка в гостиной вдруг ожил коммуникатор; с той поры, как уехала Татьяна, еще ни одна душа не пожелала общаться с версаном.