Зеркало королевы Мирабель
Шрифт:
— Куда направляешься, певец? — спросил Бенжамин.
Фламэ самым неопределенным образом повел рукой.
— Ты бы мог и к нам присоединиться, певец. Моим ребятам понравились твои песни.
Фламэ подавил смешок. Сказано это было таким тоном, словно ребят, по меньшей мере, два десятка. Музыкант смолчал, потому что не в его правилах было отказываться, коли дура-судьба предлагает подарки. Он просто изящно поклонился.
У лорда-наемника отыскалось запасное платье. Оно было широковато музыканту, так что пришлось изрядное количество ремешков затянуть, перешнуровать бока и рукава. Кроме того, молочный брат Бенжамина, расщедрившись, отдал музыканту свой дорожный плащ, подбитый волчьим мехом, а сам облачился в парадный — из бархата, шитого шелковыми нитями. Наемники, судя по всему, не бедствовали, да и лошади у них были отменные. Поскольку четвертой
Музыкант еле слышно ругнулся, после чего спросил:
— Вы из этих мест, Бенжамин? Что за дела здесь сейчас творятся? Я столько времени провел в чужих землях, что боюсь наломать дров.
Вот это была чистая правда, настолько чистая и честная, что самому делалось дурно. Фламэ оглянулся через плечо.
— Да, я родом из Шеллоу-тона. Матушка моя была из Тура, вот отец и прозвал меня «Бенжамин из Тура». Я вроде как… — молодой человек добродушно хохотнул, — бастард.
— Ну, — резонно заметил музыкант, — мы ведь не в Курите, чтобы обращать излишнее внимание на такие мелочи. А отец ваш, значит, управляет городом? Городам в наши беспокойные времена лучше быть под защитой лорда с дружиной.
Вновь покосившись на Бенжамина, музыкант заметил, как нехорошо тот побледнел. От злости, от тщательно скрываемой ярости. Стал похож не на полотно или муку, отнюдь — на доведенное до белого каления железо. Не хотелось бы Фламэ становиться врагом этого деревенского лорда.
— Мой отец умер, — сухо сказал Бенжамин, — вместе с леди Шеллоу одиннадцать лет назад. Спой, певец.
— Что? — беспечно поинтересовался Фламэ, силясь загладить неприятный момент, стереть его из памяти своих спутников.
— Что-нибудь веселое, — отрезал Бенжамин.
— И про выпивку, — поддержал его молочный, и, как начал подозревать Фламэ, единокровный брат.
— Вынужден заранее оправдаться, — музыкант развел руками. — Без музыки я пою просто отвратительно. Не могли бы вы отбивать такт?
Он откашлялся:
Мой друг, налей себе вина
Пусть далеко еще весна
И волком воет ветер
У очага сидя вдвоем («вчетвером!» — вставил Филипп)
Мы песню звонкую поем
И вдрызг пьяны при этом!
Молодые люди начали подпевать, напряжение, вызванное последним разговором, рассеялось, и музыкант облегченно выдохнул украдкой. Он занимался теперь любимым делом — пел, что не мешало ему прислушиваться к звукам, наполняющим морозный воздух, и посматривать по сторонам. Кто-то следовал за ними от самого трактира. Это были не люди королевы, совершенно точно: обычно ее посланцы и стражи не считали нужным таиться, ведь их слово было много выше слова каких-то Шеллоу-тонских лордов, скатившихся до наемной службы. С другой стороны, тайные шпионы королевы Мирабель были так хороши, что музыкант не почуял бы их присутствия до тех пор, пока острие кинжала не уткнулось бы ему в шею. При этой мысли холодок пробежал по спине Фламэ, он ощутил призрачный укол и обернулся. Никого. Конечно же, никого. И все же, за ними следовали.
В середине дня — до Шеллоу-тона оставалось еще часа три такого же неспешного пути, уже видно было, как сверкает солнце на золотом куполе собора, а шпили кололи синее от мороза небо — путешественники остановились на привал, чтобы перекусить. Развели небольшой костерок, на котором подогрели лепешки, мясо и вино. Музыкант наколол ломоть свинины на острие своего короткого узкого ножа, прижался к широкому стволу сосны и решил наслаждаться обедом, тем более нечасто ему удавалось такое. Обычно в его сумке лежал ломоть черствого хлеба, а голову занимали кощунственные мысли, что не мешало бы научиться, наконец, превращать воду в вино.
К тому моменту, как подогрелось вино, их нагнал и преследователь. Вернее, преследовательница —
— Погадать, добрые господа?
Бенжамин обменялся со своими спутниками несколько испуганным взглядом. Очевидно, все трое вспомнили о маленькой лесной обители, находящейся дай бог в полудне пути отсюда. Фламэ вспомнил весьма потешную историю о бойкой рыжеволосой ведьме с не слишком оригинальным прозвищем Джинджер, на которую на этой дороге темной ночью напали двое здоровяков из ближней к Шеллоу-тону деревни. Ведьма была статная, платье носила яркое, на ведьму вовсе и не была похожа, и здоровяки попытались завалить ее на поросший мягкой травой пригорок. Несговорчивая девица мало того, что расцарапала насильникам рожи, одного вдогонку наградила порчей, после которой его ни к каким девушкам уже не тянуло, а второго свинячьим хвостиком, имеющим досадную привычку в самый неподходящий момент рвать штаны по шву. После чего поправила слегка помятое платье и пошла себе дальше. Фламэ улыбнулся и протянул руку.
— С радостью, красавица.
В ведьм он никогда особенно не верил.
Девица стянула перчатку, коснулась его руки и внимательно, потешно хмуря брови, изучила раскрытую ладонь. Потом вдруг изменилась в лице, разжала пальцы и сделала шаг назад.
— Мне нечего вам сказать.
Деревенского олуха-лорда и двух его спутников Джинджер1 заприметила еще в трактире. Их довольно сложно было не заметить: молодые люди были высокого роста, широкие в плечах, словно рыцари с картинки, а кроме того — громогласные. Вот о таком муже, как здоровяк-лорд, Джинджер и мечтала с ранней юности: чтоб за ним, как за каменной стеной, чтобы мог на одном плече жену нести, а на другом, скажем… козу. И чтобы его легко было обдурить при случае. Впрочем, Джинджер хорошо запомнила слова старухи Саффрон2: "И влюбишься ты, птичка моя, и выйдешь за лорда, и… ой, наплачешься!". А еще Джинджер помнила, что Саффрон была гастроманткой3; позорное, надо сказать, занятие, или, по крайней мере, нелепое. Сейчас девушке муж вообще был без надобности, а вот добраться целой и невредимой до столицы очень хотелось. Ну, или, по крайней мере, до Шеллоу-тона, миновав переписчиков, у которых, спорить можно, были ее приметы. Перепись эта вообще была подозрительной затеей. Хочешь знать, королева, сколько у тебя в государстве душ? Ну, так прикажи лордам, они посчитают свои вотчины и доложат. Зачем же каждому в лицо-то заглядывать, королева? Нет, не в переписи дело. Искали кого-то. Пусть Джинджер и не имела к этим поискам никакого отношения, но и ей попадаться не следовало.
Заговаривать с лордом в трактире Джинджер не решилась, еще приняли бы за уличную девку, потом хлопот не оберешься. Девушка дождалась, пока наемники, прихватив оборванца-музыканта, выйдут, и тишком последовала за ними. Пришлось идти по холоду несколько часов, слушая отголоски безвкусной песенки про радости пьяниц, прежде чем подвернулся удобный случай. Спешившись, наемники разложили костер. Запахло свининой и вином, так завлекательно, что у Джинджер даже слюнки потекли. В кошеле у пояса у нее припасен был хлеб и сыр, а вот мяса она давненько не ела. Расправив складки черной — в землю — довольно тяжелой юбки, позаимствованной у сестер из Обители Черного Целомудрия (жалкие шарлатанки!), Джинджер приблизилась к костру. Высокий широкоплечий здоровяк с собранными в хвост волосами и с тяжелым медальоном на шее — Бенжамин из Тура, глава отряда. Его чуточку уменьшенная копия в парадном плаще — молочный брат Альбер. Третий с медальоном лучника — лордов секретарь Филипп. Вот тут Джинджер едва не расхохоталась. Парень походил на секретаря так же, как сама девушка — на монахиню. Хорошо, если он вообще читать умел. Четвертого Джинджер с первого взгляда даже не узнала, только потом сообразила, что это переодевшийся в одежду с барского плеча певец, исполнявший вчера в трактире героические баллады. Вот умылся, приоделся — красивый оказался мужчина. Жалко, что не лорд. За такого бы замуж неплохо выйти. Оставлять мечты о каменной стене и козе Джинджер не собиралась, потому вновь обратила свое внимание на Бенжамина. Улыбнулась.