Зеркальщик. Счастье из осколков
Шрифт:
– Нет у меня матушки. И сестрёнки тоже нет. Я сирота, - голос Всеволода Алёновича прозвучал резко, словно ломаемые для растопки щепки.
Мастер опять покачал головой, задумчиво пощипал подбородок, изучая визитёра неожиданно блестящими и яркими голубыми глазами:
– Люди бают, под Новый год можно самое сокровенное желание загадать, и оно всенепременно исполнится.
– Угу, а подарки детям Новогодний дед приносит, - пробурчал под нос Зеркальщик и уже громче спросил:
– Так как, мастер, возьмётесь за работу?
Но Тимофей Матвеевич вопроса
– Вы что же, сударь, в Новогоднего деда не верите?
– Дед, я уже не в том возрасте, когда всяким побасенкам верят, - отрубил Всеволод Алёнович, совсем некстати вспомнив, как мальчишкой каждую новогоднюю ночь загадывал одно-единственное желание: чтобы у него появилась семья. Не та холодно-лицемерная, в которой он рос, пока не попал в воспитательный дом, а настоящая. Где матушка улыбается, и ты не видишь пустоты и злобы за её улыбкой, где звонко лает щенок и мурлыкает котёнок, где весело хохочут дети и от отца веет теплом и заботой.
– Я выполню Ваш заказ, сударь, - выдернул Зеркальщика из воспоминаний голос старого мастера. – Помнится, у меня было что-то похожее. Погодьте-ка, я быстро поищу и вернусь. Кажись, шар у меня на верхней полке стоял.
– Может, помочь его снять?
– Ни-ни-ни, - замахал руками Тимофей Матвеевич, - не утруждайтесь, сударь, я сам. Сам. Осторожненько, по-стариковски. А Вы пока чайку откушайте, внучка моя Вам его сейчас принесёт. Лидка! – оглушительно гаркнул старик. – А ну, подай барину чаю.
В комнату поспешно вбежала крепкая, словно ладно скатанный комок снега, беловолосая девчушка, годочков десяти, не более. Зыркнула на Всеволода блестящими синими глазами, поклонилась в пояс и опять шмыгнула за дверь, прозвенев:
– Чичас, барин. Присядьте пока на лавку-то.
Всеволод Алёнович осторожно покосился на деревянную лавку бледно-голубого цвета, всю в причудливых завитушках, похлопал ладонью, проверяя на прочность, и только после этого сел. Чутьё Зеркальщика шептало, что что-то в доме старого мастера не так, но дознаватель решил не обращать внимания на мелькающие тут и там всполохи магии. Зла они не несут, а чародействовать в Империи не запрещено. Пусть его, может, старый мастер какой забавой волшебной свою внуку тешил.
– Вот, барин, - прозвенела девчушка, гордо внося в комнату запотевший кувшин, - отведайте-ко кваску. Холодный, бодряшший, враз силы вернёт, а то какой-то Вы смурной да вялый, ровно и не рады празднику-та.
Зеркальщик чуть не спросил, о каком празднике идёт речь, да вовремя вспомнил, что новогодние гуляния только начались.
– Отведайте, барин, - девчушка сунула Всеволоду глиняную кружку в руки. – А можа, откушаете с нами?
– Нет, благодарствую, - Зеркальщик сделал осторожный глоток терпкого, остро пахнущего кислым хлебом и почему-то еловыми ветками кваса и окинул комнату быстрым, вроде бы даже рассеянным взглядом.
Комната оказалась примечательной, но, может, мастера, делающие игрушки, в таких и должны обитать? На стенах бело-голубые рушники, щедро украшенные вышитыми
«Прямо терем Новогоднего деда, - хмыкнул Всеволод, делая ещё глоток кваса и чувствуя, как неудачи дня отваливаются сухой коркой. – А внучка его точь-в-точь как та девочка-снежанка, о которой мне мама Палаша рассказывала».
Зеркальщик единым махом допил квас и со стуком поставил кружку на стол.
«Глупости это всё, устал, вот и блазнится разное. Никакого Новогоднего деда нет, сказки это всё для детей малых».
Дознаватель прошёл по комнате, постоял у окна, нетерпеливо прислушиваясь: не слышно ли шагов старого мастера.
– Готово, сударь, - Тимофей Матвеевич появился так неожиданно, что Всеволод Алёнович с трудом удержал готовые сорваться с кончиков пальцев искры зеркального капкана. – Всё как Вы пожелали: и шар, и пара, и музыка со снегом.
Зеркальщик осторожно взял в руки прохладный шар, пахнущий почему-то не вполне ожидаемой пылью, а снегом и морозом. Да, всё было так, как он представил, слушая рассказ Вареньки: прозрачный шар, завораживающий таинственным блеском и плавностью линий, мягко переливающиеся блёстки, изображающие снег, темноволосая барышня, коей очень к лицу венок остролиста… Всеволод нахмурился и покрутил шар, внимательнее рассматривая девушку и её кавалера. По неведомой причуде мастера (а может, не причуде?) барышня была удивительно похожа на Вареньку: те же блестящие карие глаза, взирающие на мир с доверчивым лукавством, та же ласковая улыбка, те же тёмные волосы, неподвластные шпилькам и гребням, и та же фигурка, выгодно отличающаяся от измождённой костлявости светских красавиц.
Кавалер тоже был темноволосым, с большими серыми глазами, и что это там на щеке за полоска? Лёгкая трещинка (ведь мастер говорил, что игрушка давно стоит на полке) или след шрама? А серый мундир случайно ли так похож на тот, в котором ходит Всеволод Алёнович?
Зеркальщик осторожно повернул спрятанный в подставке ключик и почти не удивился, услышав мелодию вальса, под который кружились они с Варенькой на балу в дворянской ассамблее.
– Ну как, - прогудел Тимофей Матвеевич, пряча в уголках глаз усмешку, - глянется ли шар-от? Всё ли как надобно?
Всеволод многое хотел сказать, ещё больше спросить, но проклятые слова опять разбежались, спрятались по углам, словно мыши.
– От и ладно, - мастер довольно покачал головой, - паковать да бант-то сами завязывать станете али мне доверите?
– Бант жёлтый, а бумага голубая? – усмехнулся Всеволод, зорко глядя на старика.
– Это уж как Вашей милости угодно будет, - невозмутимо ответил Тимофей Матвеевич и опять оглушительно гаркнул. – Лидка, тащи бумаги и бант, подарок паковать станем!