Жара в Архангельске-2
Шрифт:
— Да, кажется… ушёл…
— Вообще ушёл. Совсем. Навсегда.
Олива не могла плакать. Просто ошарашенно сидела на полу, обхватив голову руками, раскачивалась взад-вперёд, как в трансе. Она вообще ничего не соображала в этот момент. Она поняла только то, что всё теперь кончено, всё, всё…
— Не надо так, — попросила Аня, обнимая Оливу сзади, — Я чувствую себя виноватой… Наверное, мне не стоило приезжать сюда.
Олива промолчала.
— Знаешь, когда я ехала на вокзал, я поднималась на эскалаторе, и точно помню, что рядом со
Олива резко подняла голову, посмотрела на неё. Аня сидела в углу кровати, бледная, с остановившимися глазами. В комнате уже было совсем темно.
— Это был знак свыше…
Девушкам стало жутко. В пустом смрадном коридоре стоял гул от сквозняка. В тёмной комнате пахло трупом.
Кто-то истошно завопил с улицы…
— Сссссууукиии!!!!!!!!!
Аня резко вскочила, кинулась к окну. В сумерках надвигающейся ночи ей показался страшным и двор-колодец, заросший пустырником, и бельё, развешанное во дворе на верёвках, и серые дома с пустыми, словно чёрные дыры, окнами…
Аня отпрянула от окна и, схватив себя за голову, забилась в истерике.
— Господи, Святая Мария! Как можно здесь жить?! Как?! Я уеду, я уеду!!!
Олива лежала пластом в кровати. Ей было всё равно.
Вдруг в коридоре послышались шаги, и вскоре раздался звонок в дверь. Аня бросилась открывать — на пороге стоял Гладиатор.
— Что у вас здесь происходит?
Аня рассказала ему. Глад зашёл в комнату, включил свет. Олива лежала ничком, уткнувшись лицом в подушку.
Гладиатор положил её к себе на колени, потребовал воды. Аня протянула ему бутылку Бонаквы.
— Пей, — приказал он Оливе.
Она отпила два глотка. Глад положил её на постель, укрыл одеялом. Олива лежала без движения, отвернувшись к стенке; Аня, бледная от пережитого стресса, с остановившимся взором неподвижно сидела в кресле, и лишь Гладиатор, поставив свою дорожную сумку на стол, принялся нервно ходить по комнате взад и вперёд.
— Да, — озадаченно произнёс он после молчания, — Хорошо живёт на свете Винни-Пух.
То ли у Оливы окончательно сдали нервы, то ли поехала крыша, но эта ни к селу ни к городу произнесённая Гладиатором с такой серьёзностью и в такой момент фраза про Винни-Пуха вызвала у неё истерический смех. Она изо всех сил пыталась сдержать себя, но её трясло как в лихорадке, она зажимала себе рот руками и подушкой, понимала, что теперь и так всё пропало, и что хуже уже некуда, но всё-таки лежала и корчилась, и хрюкала от распиравшего её неудержимого хохота. Аня и Глад сначала не поняли, что такое, и растерянно переглянулись между собой.
— Нда… — изрёк Гладиатор, — Тяжёлый случай.
— А по-моему, — сказала Аня, — По-моему её просто прёт…
…Салтыков выскочил из подъезда словно ошпаренный кот. В голове его был сумбур, он видел перед собой только искажённое яростью лицо той, кого он любил больше жизни, слышал её ужасный крик, обращённый
Салтыков остановился как вкопанный. Страшная догадка поразила его словно молния, сверкнув в темноте острым лезвием ножа. Точно! Всё ясно, почему она так себя повела — пока он отбивал плитку в ванной, эти две гадюки успели пересечься с кем-нибудь ещё. Много ли времени надо, чтобы познакомиться с мужиком и затащить его в квартиру? То-то она не хотела его даже на порог пускать! Значит, им было кого прятать…
«А как я верил ей, какими честными глазами она смотрела на меня тогда, на Медозере! — с отчаянием думал он, — Какой же я дурак, что повёлся на эту фальшивку! Она же блядь! Блядь!»
Он обогнул двор, вышел на улицу Тимме, потом зачем-то опять свернул к дому 23-б. Каким гадким казался ему теперь и этот дом, и этот двор, и два тёмных окна на девятом этаже!
— Сссуууучаррррррраааа!!!
Салтыков уже сам не заметил как заорал вслух.
«Вся жизнь дерьмо, все бабы бляди, и солнце ёбнутый фонарь… Вот уж что правда то правда! Прав был отец! Прав…
А куда теперь? Домой? Нет, только не это…
К Негодяеву?»
Гл. 16. Погоня
— А я тебе говорил, — сказал Дима, когда Салтыков, уже сидя на его кухне и опрокидывая в себя коньяк стаканами, поведал ему своё горе, — Я говорил тебе: не связывайся ты с москвичками. Ты думаешь, я просто так не люблю москвичей? Они же алчные, все как на подбор, алчные, корыстные, стервозные…
— Прав ты был, Димас, тысячу раз прав, — сокрушался Салтыков, бессмысленно уставившись в пустой стакан, — Как я-то мог так ошибиться в ней!.. Димас, я же был уверен, что она не такая! Как же так, Димас…
— Зато теперь будешь умнее, — Дима убрал со стола бутылку с остатками коньяка, — Хватит тебе, а то щас под стол упадёшь…
— Самое ужасное то, что мне теперь идти даже некуда, — сказал Салтыков, подпирая рукой отяжелевшую от коньяка и съезжавшую вниз голову, — Домой мне путь заказан — сразу ведь спрашивать начнут, что, как да почему… Димас, можно я у тебя ночевать останусь? Можно, Димас?
— А куда тебя теперь денешь? Оставайся.
— Спасибо, Димас, ты настоящий мой друг, — у Салтыкова уже заплетался язык, — Одно скажу, Димас — бабы это всё химера, от них одно зло. С ними не надо дружить, с ними надо трахаться. А настоящий друг, он ведь никогда не предаст… Так, Димас?