Жасминовый дым
Шрифт:
– Так тоже бывает, – только-то и сказал про свой промах невозмутимый Вадимыч, разламывая ружьё, бросая в кусты пустые, резко пахнувшие порохом гильзы.
– А мне говорили, ты даже в темноте, на звук попадаешь, – сказал Костин и спохватился: ну что за бестактность.
Но егерь её не заметил – шёл к мотоциклу, пригибаясь под ветками, сквозь густо сросшиеся высокие кусты по кабаньей тропе, широкая спина с ружьём покачивалась впереди.
– На охоте всяко случается, – говорил, – днём промахнёшься, ночью попадёшь.
Голос ровный, как степной горизонт. Садился на мотоцикл не торопясь. Лицо
Мотоцикл ходко шёл к дому, огибая кустарник; густо синел изгиб реки за кромкой высокого тростника; утренний ветер холодил лицо. Нет, жизнь, несмотря ни на что, всё-таки хороша!.. Виктор, держась за металлический поручень тряской люльки, вдруг представил себе, как за тысячу вёрст отсюда, в его утомительно-большом городе, сумрачном от непогоды, сейчас тускло блестят потоки автомобилей, к стёклам липнет дождевая пыль, мигают светофоры, торопятся прохожие, задевая друг друга зонтиками.
Да, конечно, жизнь хороша своими контрастами. Два дня назад увязал в московской управленческой сутолоке, в телефонном треске и многоголосом кваканье мобильников, а тут, после полуторачасового самолётного гула – провинциальная тишина областного города, полупустая гостиница, просторный кабинет добродушно-вельможного, понимающе улыбавшегося начальника, по-отечески объяснявшего Костину: «Отдохните вначале, прежде чем окунаться в наши проблемы… У нас здесь охотхозяйство есть, в степи… Поезжайте на выходные, вас отвезут…» И тут же у дверей возник суетливо-разговорчивый сопровождающий, а у подъезда – сверкающий чёрным лаком джип.
Когда этот начальственный джип мчал Костина в степь, а шоссе блестело на солнце, как клинок, разделивший рыжевато-серое степное пространство на две половины, Виктор недоверчиво смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть хоть какое-то подобие речных зарослей, красочно представленных ему многословным сопровождающим. Но вокруг была пустынная, подёрнутая осенней ржавчиной степь с тускло отсвечивающими солончаками.
И свернув на просёлок, они ещё час пылили по степи, пока, наконец, не произошло то, что вспоминалось ему потом как чудо: он увидел в небольшой лощине тёмно-кудрявый, клубящийся вал кустарника, а за ним – зелёный гребень тростника и ярко-синий изгиб реки. Такой синий, что глазам было больно.
Джип развернулся, встал. И тут же у его колёс возникли две собаки, разрывавшие степную тишину разноголосым лаем. Джип стоял у продолговатого дома, ничем не огороженного. Пять его окон смотрели в степь, два – на реку. От крыльца тропинка сбегала к прогалу в мощной тростниковой крепи. Вода там сверкала шевелящейся рябью – казалось, будто вся она кишит мелкой, снующей поверху рыбёшкой. Тут же чернела, уткнувшись носом в илистый берег, лодка. Она поразила Костина больше всего: лодка – в степи!..
Сопровождавший выволок из багажника увесистый, глухо звякающий рюкзак и, передавая его егерю, пробормотал: «Принимай москвича, в воскресенье
3
Завтракали после ранней неудавшейся охоты не торопясь, и Костину казалось – он давно уже знает их всех.
Вчера после рыбалки с лодки, в тростниковом прогале, после пахучей ухи: «Да вы ешьте, такой ухи вы нигде не пробовали», – убеждала его Вера, после мельканья её рук, взглядов, улыбок, после терпкой сигареты, выкуренной на крыльце, и долгих разговоров, уже в сумерках, под звёздным небом, он вдруг ощутил и понял здешнюю их жизнь.
Представил степную тишину, прерываемую по выходным дням наездами охотников, громкими их разговорами, пальбой. Услышал зимние голоса ветра – вот он метёт по равнине снежную крупу, сечёт ею стены и окна, дико шуршит ночью в пожухшем тростнике, скрипит тонкой мачтой, укреплённой проволочными стропами возле дома, с синей сигнальной лампочкой наверху, и уносит в степь глухой стук дизельного движка, питающего электричеством дом.
После завтрака Костин включил кинокамеру: вот егерь пересекает двор – несёт в свинарник дымящиеся вёдра с горячим кормом. Вот он у карты, лицо напряжённое, мосластая, коричневая от загара рука нервными рывками повторяет изгибы реки – движения механической куклы; стрекот кинокамеры сковывал его.
– Да держись ты свободнее, – советовал Виктор.
– Не могу, – бубнил Вадимыч. – Будто кто за мной в щёлку подглядывает. Ты для чего снимаешь? Не для телевизора ли?
– Может, и для телевизора. Сейчас все снимают на память, а потом документальные фильмы получаются. У меня таких штук семь, за границей наснимал, в отпуске.
Решено было снять охоту на фазанов. У крыльца их ждал мотоцикл, кружили, радостно скуля, собаки. Виктор сел позади егеря. Собаки привычно сиганули в люльку, потоптались, устраиваясь, одна мордой вперёд, другая – назад. Тронулись – со двора в степь, набирая скорость, приминая полынь и саксаул.
Слева, в лощине, блестела река; справа кренился и снова выравнивался степной горизонт. Собаки невозмутимо мотались в люльке. Встречный ветер норовил сорвать кепку, подхватывал на ухабах, будто хотел вырвать его, Костина, из пределов земного тяготения, обещая ему лёгкое кружение там, вверху, в свободном от облаков и земной суеты степном небе.
Охотились в россыпи кустов, на пологом спуске. Собаки зигзагами сновали в жёсткой, как проволока, траве. Подняли зайца – он змеисто-гибко взвился из-под куста, понёсся, ныряя. Собаки было погнались, но егерь их осадил, и они пошли дальше – кругами.
Костин отстал, хотя почти бежал за егерем, когда будто взорвалась бомба – взлетел фазан. Он шёл невысоко над кустами, оглушительно хлопая крыльями, сверкая на солнце празднично-пёстрым оперением. Замечательно шёл – казалось, вот-вот врежется в объектив, – и Костин, стрекоча камерой, ждал выстрела, не понимая, почему, ну почему, чёрт возьми, егерь медлит? Потом, после того как фазан, мелькнув над головой, ушёл, канув в заросли, Костин понял – дробь задела бы и его.
Вадимыч сказал: «Не отставай», – и они двинулись дальше, но не везло им сегодня, фазаны взлетали далеко. Раза три прочесав спуск, сели у воды отдохнуть.