Жажда, или за кого выйти замуж
Шрифт:
— Ты с ума сошёл! Люди гуляют в лесу, машины едут мимо.
— Я люблю тебя. Пусть все смотрят, как я люблю тебя.
— Мне трудно предложить вам что-то другое. Без тщательного стационарного обследования сложно поставить точный диагноз. Подумайте. Придете ко мне через два дня. Следующий!
Она хорошо уложилась, ровно пятнадцать минут на каждого. Всеволод прав. Нечего задерживаться на работе. Посмотрела она больную? Посмотрела.
— Если есть там беременные, пусть заходят по двое!
Домой Катерина шла очень быстро. Успеть. Только бы прийти до Всеволода. Забежала в кулинарию, купила готовых котлет, голубцов, забыв про баранину.
Ужин длился два часа. Всеволод всех смешил. Рассказывал анекдоты, истории, происходившие с ним в юности.
Мальчишки заливались. Ей было не по себе. Что-то она сегодня нарушила. В чём-то главном предала себя.
Толстуха в автомате, её горе. И Всеволодовские похождения с женщиной. Толстуха плакала. И Катерина плакала, гнала толстуху из будки. Их слёзы не рядом. Их беды — не рядом.
Не побежала за толстухой, не помогла.
Девочке восемнадцать лет. Опухоль. Рука вспомнила эту опухоль. Катерина не могла есть, не могла слышать голоса Всеволода. Как получилось, что она не спросила у девушки о самочувствии, механически вписала в тетрадь имя и фамилию, не запомнила, девочка осталась безымянная. Холодными строчками зафиксировала страшную болезнь, и слов добрых не нашла. У девочки тоже младший брат, о котором нужно заботиться.
У неё — Борька, младший брат. Она растила Борьку.
Маленького росточка девушка.
Не может лечь в больницу, заботится о брате. Наверное, живут бедно, едят плохо.
А здесь сытный ужин, со вчерашней бараниной, вчерашними ресторанными пирожными.
Никого из сегодняшних больных не запомнила. Мимо прошли.
Катерина томилась за ужином. Стыдно было. Неуютно. Словно серой краской плеснули в лица детей и Всеволода.
Наконец Всеволод встал и провозгласил:
— Матч века!
Мальчишки завизжали.
— Первая партия: я против вас двоих.
— Ну… — обиделся Петя. — Я один хочу! У меня уже достаточная квалификация!
Катерина принялась мыть посуду.
…Странная у неё жизнь, а раньше не замечала: вот она стирает, моет, готовит. А потом ждёт, когда закончится шахматная партия. Иногда перед сном все выходят пройтись. Мальчишки с двух сторон виснут на Всеволоде, слушают его бесконечные рассказы.
— Я ехал в эвакуацию в телячьем вагоне. Вы живёте в другой век, не можете представить себе, что значит — нет воды. А мы часами ждали станции, чтобы набрать воды. И вот однажды мама осталась в вагоне, а я с чайником побежал за водой. И отстал от поезда. Представляете себе, война, голод, я потерял маму. Мама потом рассказывала: она всё рвалась выскочить. Люди сидели и стояли так тесно, что она не сумела пробраться
— Что с тобой дальше было? Ты догнал этот поезд?
— Ты нашёл маму?
Нескончаемый, понятный и важный только им разговор. Она отъединена от них.
— В пятницу ты, Катя, отпросись пораньше, я взял на три дня путёвки в дом отдыха. Как только ребята придут из школы, поедем. Только не вздумай опаздывать. Я хочу покататься на лыжах, в бассейне наше с тобой время — восемнадцать ноль-ноль. У тебя, насколько я помню, по пятницам нет консультаций.
На пятницу назначили операцию Тамаре.
Её «аспирант» присутствовать на операции не захотел. Он сидел в ординаторской и курил. Окурки горкой возвышались в пепельнице, а он от одной сигареты прикуривал другую.
Катерина увидела белое лицо Тамары, улыбнулась ей глазами.
Щёлкнули стрелки настенных часов. Катерина машинально посмотрела. Уже двенадцать? В четырнадцать она должна быть дома.
Отсечь кисту — дело нехитрое. Но не она причина бесплодия. Раскрыта полость — есть возможность найти, наконец, причину. Вот что главное в этой операции.
Но что-то мешает Катерине видеть. Вялые руки, вялая голова. Её дело — провести операцию, и только. Никто ни за что её не осудит. Главное для неё сейчас — не потерять Всеволода!
«Чего ты медлишь?» — удивлённо спрашивает себя Катерина.
Она не посмотрела на спящую Тамару. Привычным движением зажала сосуды, остановила кровотечение.
И опять не взглянула на Тамару. Сказала:
— Зашивайте.
Удивлённые глаза — анестезиолога, второго хирурга, сестер.
Не видеть их удивления! Она спешит.
Катерина отвернулась, сняла перчатки.
Но в эту последнюю минуту, пока не начал врач зашивать, зримо, ясно увидела: Тамара никогда не родит. По её вине. А сегодня, сейчас у неё может начаться заражение крови, потому что не она зашивает.
Мысли нелепые. При чём тут «заражение крови»? Она не знает, но чувствует, сейчас будет внесена инфекция. По её вине. Вдруг Тамара умрёт?
Что за чушь? Не бывало у них такого! У них прекрасные врачи. Но в голове застучало, как будто уже началось это самое заражение крови: она виновата! И ночью будет стучать в голове, и днём: она виновата!
Дело не в её вине. Дело в том, что Тамариному Аспиранту некуда класть окурки, рядом с пепельницей — уже гора. Дело в том, что из всех врачей клиники Тамара выбрала именно её, ей поверила. Дело в том, что в доме отдыха сегодня она не сможет кататься на лыжах и плавать в бассейне, есть не сможет и спать не сможет, если сейчас Тамару зашьют.
Ветер прохватил её внутри. С плеч, с головы сорвалась, сползла по телу, растаяла у ног сонная одурь. Нету её — рабы Всеволода, моющей кастрюли, не имеющей возможности лечь спать, потому что она должна ждать, когда кончатся шахматная партия или «Последние известия», которые смотрит Всеволод. Она — Человек, она сама решает свою жизнь!