Жаждущая земля. Три дня в августе
Шрифт:
— Ты об этом… Ауримасе?
— Может, и о нем. А может, вообще. Ты не думай, что Ауримас такой… — Плечи Шаруне вздрагивают, кажется, она вот-вот заплачет. — Домицеле говорит лишнее. Хотя я… А мне-то что, руки у меня не связаны… — Шаруне даже руками разводит, пытается изобразить улыбку, но улыбка какая-то неживая и жалкая; Дайнюс видит, что Шаруне раздирает отчаяние.
— Там весело у них, — глухо говорит она. — И костер, и песни. Наверное, они не забивают себе голову всякими… этими…
Дайнюс поднимает руку, хочет обнять девушку за плечи, как когда-то, но крепко сжимает пальцы и стоит оцепенев:
— Да, голову себе не забивают… Как этот твой…
Шаруне, словно толкнули ее, отскакивает в сторону, делает несколько шагов по берегу, остановившись, смотрит на озеро или на тот берег, где высоко взлетают искры костра и под бренчанье гитары поет мужской голос. Сбрасывает белые босоножки, приподнимает платье и резким движением стягивает через голову. Швыряет на луг. Потом так же резко срывает с себя рубашку.
— Одежду можешь не стеречь, — в ярости говорит она.
— Шаруне…
Все так неожиданно для Дайнюса — словно на берегу вдруг появилась русалка, и он не знает, ей-богу, не знает, что сказать и что сделать.
Ноги Шаруне уже шлепают по воде, она все глубже и глубже уходит в воду.
— Шаруне! Что ты надумала?
— На тот берег поплыву, — не оборачиваясь, отвечает она. — Там веселее…
— Шаруне!
Ее загорелое тело тает в ночной тьме; плещет вода, блестят белые брызги.
Крякает дикая утка.
На том берегу мужской голос поет:
Любовь твою я унесу…— Шаруне!
Дайнюс молниеносно сбрасывает одежду и кидается в озеро. Споткнувшись о камень, больно ушибает ногу, вскакивает и несется по мелководью.
— Шаруне!..
Шаруне плывет молча, она спокойно удаляется, и Дайнюс, нырнув, размашисто загребает руками. Дьявольски болит нога, но боль тут же проходит — скорей, скорей догнать ее…
— Шаруне, да что ты?.. — отфыркиваясь, говорит Дайнюс и левой рукой наконец касается плеча Шаруне. — Не дури, Шаруне… Ну, что ты? Давай назад, Шаруне.
— Я хочу туда… — как маленькая, твердит она. — Там весело… на том берегу…
Дайнюс берет Шаруне за руку и больше не отпускает. Шаруне не сопротивляется, и они плывут назад: решили искупаться, и все… Как раньше, хотя тогда они по ночам не купались, хватало и погожих дней.
Он выводит девушку на берег, не отпуская руки. И стоит на берегу, все не выпуская ее дрожащей руки.
— Какая ты еще глупенькая, Сорока…
Испугавшись, чтоб она снова не убежала, Дайнюс обнимает девушку за плечи и сжимает крепко, до боли.
Обычно Тракимас первым заикался об этом, но сегодня и в голову бы не пришло. За такой долгий день так доконают заботы, что к вечеру хочется только ноги вытянуть да голову на подушку положить. Хотя и заснуть не скоро удается — сотни раз перебираешь, что хорошо, а что плохо сделал.
После обеда его настиг телефонный звонок: пошли, председатель, а? Тракимас пошевелил лопатками, как бы
Какое там счастье — мужская забава да и только, но проветрить распухшую от мыслей голову полезно. Ведь напряжение при этой забаве такое, что убегаешь шут знает куда от будней и ждешь: вот-вот случится что-то нежданно-негаданно… Но сейчас, мысли чересчур взбудоражены, чтоб ты от них убежал. Внезапный визит Смалюкониса, обернувшийся такой глупостью, еще выйдет боком, конечно. Ох уж этот Сенавайтис!.. Порет невесть что. Скажут, примите меры, товарищ Тракимас… Четыре года назад, когда Смалюкониса еще не было в районе, эти слова сказал другой. Правда, тогда Сенавайтис еще бригадой командовал. Без спроса ворвался в контору, без приглашения сел за стол. Отдувается, зыркает на гостя и молчит.
— Что скажешь, бригадир? — спросил Тракимас.
— Может, и ничего, — пожал сутулыми плечами Сенавайтис. — Послушать хочу. — А вы говорите. Говорите! — властно повторил он, но, видно, понял, что не хватит терпения молчать, и добавил: — Могу и я поговорить, ладно… Хочу у тебя спросить, председатель. Как раз сейчас, когда и власть сидит. Только ты правду говори, председатель, хоть, может, и не с руки при этом, — он покосился на гостя из райцентра. — Скажи, чья это выдумка — укрупнение бригад? Говори как есть, председатель…
Тракимас рассмеялся:
— Жизнь этого требует.
— И все? И только-то!
— Могу шире объяснить, Сенавайтис. После укрупнения бригад производительнее можно будет использовать…
— Выкручиваешься. Ладно, можешь и не отвечать. Я и без тебя знаю.
Гость из райцентра покраснел, но сохранял спокойствие и достоинство. Он и не думал вмешиваться в беседу — ждал, чтобы председатель распорядился. Но Тракимас не спешил, он давно привык к выходкам Сенавайтиса.
— Сам знаю, что в бригадиры не гожусь. Самокритично говорю, председатель. Когда надо было в бандитов стрелять, Сенавайтис был в самый раз. А сейчас Сенавайтис — нуль.
— Не хватит ли, товарищ Сенавайтис? — вежливо прервал гость и постучал пальцами по столу.
— Это они… оттуда дали указание укрупнять бригады! Точно знаю!
— Но ведь это разумное указание. Районные власти должны заботиться о колхозах…
— Председатель, чего ты ластишься!
— Вы пьяны, товарищ Сенавайтис, — вежливо заметил гость. — И если вы немедленно не уйдете, я буду вынужден…
— Хо-хо-хо! — засмеялся Сенавайтис; поперхнувшись, сухо закашлял, долго сипел со слезами на глазах.
Гость из райцентра не стал долго ждать: набрал телефонный номер и, под кряхтенье Сенавайтиса, бесстрастно сказал в трубку:
— Товарищ начальник, пришлите людей в Букну. Пьяный гражданин ворвался в контору, буянит.
Положил трубку, и наступила тишина. Глаза Сенавайтиса остекленели, он словно лишился дара речи.
— Не стоило… — с трудом выговорил Тракимас.
— Вы, товарищ председатель, оправдываете мелкое хулиганство?
— Человек поговорить пришел…
Приехали два милиционера и увезли Сенавайтиса. Тракимас обзвонил всех, кого только мог, — ничто не помогло. Его самого отчитали: вот какие у тебя кадры, оказывается, где же воспитательная работа?