Жемчуга
Шрифт:
– Еще!
И пальцы, эти тонкие каменные пальцы цепко и молниеносно орудовали деревянными катушечками. Уже казалось – это такое колдовство, и они сами летают, они стали разумны, и еще чуть-чуть – и вырвутся эти деревяшки из человеческих рук, и улетят со стуком в распахнутую дверь…
И, завороженные мастерством, мы кричали и прыгали вокруг – восхищенные, пораженные, увидавшие чудо.
– Хватит, – сказала Людмила.
Коклюшки бессильно повисли. Мы выдохнули.
Я сжала зубы и доплела-таки несчастную сову. По сравнению с кружевами мастерицы
Наконец, когда все было готово, Людмила, вместо того чтобы похвалить, вдруг вынесла сову на суд людской. Такой подлости от нее я никак не ожидала.
– Давайте посмотрим внимательно. Все вместе. Может, чего-то не хватает.
– Да не, все нормально.
– Вообще класс!
– Может, только глаза.
– Ага, глаза… чего-то не хватает.
Сова и правда была какая-то прищуренная, но это казалось незначительным.
– И что делать?
– Думать. Всем думать.
И тогда ради моей разнесчастной совы весь класс забросил работу, и каждый предлагал свои идеи, как сделать плетеную птицу живой и выразительной. И это было удивительно. Мы все были шестиклассниками, все считали себя взрослыми, но глаза чужой совы оказались важны.
Сова получилась замечательной. Но не это было главным. Именно с этих пор мы стали помогать друг другу. Серьезно. Может, для кого-то это и было обычным делом, но не для нас.
А коклюшки стучали. Мы делали свое дело, Людмила – свое. Звучала музыка и тихие разговоры. Домой идти не хотелось. Иногда прямо там же, в занятом на время кабинете русского языка, мы и уроки делали.
И вот однажды Людмила злобно выкрикнула: «Черт возьми!»
Мы прямо вздрогнули.
– А что случилось?
– Торопиться зря не надо – вот что, – уже спокойно сказала она. – Пока я вам фокусы показывала, напортачила.
– Где?
– Да вот!
Мы подошли к барабану и… ничего не увидели.
– Да где же?
– Вот. Этот узел. Он лег в другую сторону.
Мы воззрились на Людмилу, как будто впервые усомнились в ее разумности. Узел, может, и был кривым, но это совершенно не было заметно! Он находился с краю от крупного цветка и всего на долю миллиметра сжимал гармонию кружевного пространства.
– Придется распускать.
– Нет! Да вы что! Вы же столько сделали! Не надо.
– Надо.
– Не заметно же совсем.
– Вам не заметно.
И я решилась.
– Скажите, а это вы тоже на продажу плетете?
– Да, наверное. Пока не решила.
– Но никто же не заметит. Ведь это… целая неделя.
– Больше. Но это ничего, и хуже бывает. Другие, может, тоже не увидят. Я увижу. Это неприятно, но придется распускать.
И до самой весны, в течение еще четырех или пяти занятий Людмила распускала свои неудавшиеся кружева, чтобы потом снова застучать коклюшками.
Это было грустно. Но это было и здорово.
Потому что было это – на всю жизнь.
На Восьмое марта мы дарили подарки учителям, а на Людмилу класс не скинулся – она ведь вела дополнительные занятия. И тогда мы решили отправиться к ней в гости и подарить
Звонок заверещал. За дверью зашоркали чьи-то тапки. И в дверях возник тонкий светловолосый подросток.
Мы стояли как дуры и молчали.
Глеб нас не вдохновил. Он был обыкновенный. И на нем был женский фартук. Так и стоял – в фартуке и в тапках, не подозревая, что разрушает наши девичьи мечты.
– Вы, наверное, к маме. А ее нет. Да проходите вы! Это я, если что, пирог пеку. Хотел… это… на Восьмое марта. С самого утра вожусь. Сметаны извел – жуть. Никак не получается крем, какой надо.
И он улыбнулся – мило и бесхитростно. Прямо как его мать.
– А какой надо? – спросила я, хотя даже блины печь не умела.
– Легкий, взбитый, и чтоб пузырьки не таяли.
– Дашь попробовать?
– Да конечно! Принести? Я много сделал.
– Классный крем, – оценили мы, облизывая пальцы у порога – в дом зайти так и не посмели. – Чего же тебе еще не хватает?
Глеб смущенно мялся.
Но мы догадались сами. Мама его была – Людмила. Та, что из-за одного узелка потратила неделю.
Эпизод 30
Пряники идут!
Школа была новая, и в ней было много новых вещей. Были вещи солидные – ими гордились и всем показывали. У нас микроскоп на каждую парту! Кабинет химии по новому образцу! Были просто нужные – всякие таблицы, книги, кресла, полки и лыжи. Были бытовые – без занавесок и плафонов можно, конечно, обойтись, но что же это за школа? Сиротский приют это будет, а не школа.
И, наконец, были такие вещи, предназначение которых было не до конца ясно даже их поставщикам. Например, под лестницей стояли огромные фанерные круги, выкрашенные синей краской. Не помню, чтобы их хоть раз вытаскивали из темного угла. Да и зачем они? Облака изображать? Гигантские колеса? Непонятно… Или большие коробки с обрезками резиновых шлангов. Коробки были новехонькие и тщательно упакованные. На полевой практике мы брали их вдвоем и тащили на помойку. Потому что это был исключительный случай – никто так и не придумал, куда девать такую кучу нарезанных шлангов длиной от пяти до пятнадцати сантиметров. И это было очень странно. Обычно всему находили применение. Время было такое: всякая соринка – в желудке витаминка.
Как-то по весне, на третий год существования школы, решили разобрать залежи в подвале, до которых еще руки не доходили. И ахнули. Несметное богатство открылось глазам завхоза – в углу лежал огромнейший тюк новой материи. Находка сулила целый набор выгод – из ткани можно пошить занавески, скатерти… да что угодно! Но…
Представляю себе разочарование завхоза и администрации при ближайшем рассмотрении этого сырья! Это была совершенно дурацкая ткань. Плотный до картонного треска хлопок кричащего красного цвета с большущими белыми кругами. Не горошками – кругами! И этого психоделического творения было, пожалуй, метров сто пятьдесят!