Жемчужинка для Мажора
Шрифт:
Соколовский кивает и на мгновение опускает взгляд в пол. Хмурится.
— Я сказал, что слышать ничего не желаю. Это моя жизнь и портить её договорным браком я не собираюсь. Отец устроил мне скандал и показательное выступление, припомнив, чем для него закончился брак по любви с моей матерью. Что все женщины предают, особенно те, что почувствовали вкус денег. И что он не желает того, что произошло со мной, для своих внуков.
Барьер между нами даёт трещину. Мы одновременно делаем шаг навстречу друг другу, но замираем на расстоянии пятидесяти сантиметров. Кадык брюнета
Не он один едва держит себя в руках, чтобы не кинуться в объятия. Не сократить дистанцию. Не прильнуть к этим желанным и любимым, несмотря ни на что, губам. Но нам необходимо поговорить. Жизненно необходимо, как выразился Глеб.
— Слова твоего отца всё изменили? — Ком в горле давит, но я упрямо отгоняю от себя любой намёк на эмоциональное вовлечение в рассказ Соколовского. Нужно выслушать его и уже после делать выводы.
Парень ухмыляется:
— Ни капельки. Ты не такая, как другие. Ты — это ты, Арина. Всегда будешь. Ты — моя Жемчужинка в этом океане. Поэтому навсегда будешь особенной. — Ласково произносит мажор и тяжело выдыхает.
Его слова навсегда вырезаются в моём сердце. То, как он на меня смотрит. То, каким голосом всё это говорит. То, что таится на дне его медовых глаз. То, как он всем телом тянется в мою сторону. Всё это мне не забыть никогда.
— Отец обманул меня. Сказал, что принимает мой выбор, и, под предлогом помощи ему в работе, заманил меня на тот ужин. Дальше ты видела. — Он набирает полную грудь воздуха и начинает быстро и виновато тараторить. — Я должен был предугадать то, что отец не пошёл у меня на поводу. Должен был понять, что Лена испытывает ко мне. Должен был догадаться, что ты не жалуешься мне на Крицкую. Должен был не с Леной тогда разговаривать на парковке и отговаривать её от договорного брака, а с тобой. Должен был…
Стена между нами рушится. И мы буквально падаем в объятия друг друга. Я удивлена, что до сих пор никто так и не решил проветрить голову и выйти на балкон, но благодарна судьбе или высшим силам, или что ещё там помогает нам в трудных ситуациях, за это уединение. За то, что они позволили откровенному разговору случиться.
— То же самое можно сказать и обо мне. Я тоже много чего должна была сделать. Но по сути, никто никому ничего не должен. — Мой голос глушит грудь Соколовского, в которую я уткнулась, с наслаждением вдыхая любимый запах. — То, что нам действительно было необходимо — всего лишь поговорить. Скольких проблем и ошибок можно было избежать…
— Ты мне веришь? — Глеб крепко обнимает меня. Прижимает к себе так, словно уже миллионы раз потерял меня в своей голове, без возможности увидеть снова.
Брюнет замёрз, стоя в одной рубашке, зато я пылаю. Горю в своём собственном огне, которым собираюсь поделиться прямо сейчас.
— Верю, — горячо заверяю его и смотрю вверх на такое родное скуластое лицо, осунувшееся за эти два дня. Скольжу взглядом по тёмным кругам под глазами и, в конце концов, тону в омуте янтарного взгляда.
— Тогда давай сбежим отсюда? Далеко-далеко. От всех. — Берёт мои руки в свои ладони, и прижимает их к своей груди. Это
Мне страшно. Страшно бросать всё. Возможно, это глупо, но… Но я не буду одна. Я буду с тем, кого люблю. Да и… Мне-то терять особо нечего.
Зато Глебу есть.
— А как же ты… Твоя семья, дом…
— Это всё неважно. Ты — моё главное сокровище. Я хочу провести с тобой всю жизнь. Если понадобится, я выгрызу нам место под солнцем где угодно, Жемчужинка. Обещаю.
Глеб с надеждой смотрит на меня. И я сдаюсь.
— С тобой — хоть на край света. — Говорю банальную фразу и счастливо смеюсь.
У меня будто крылья за спиной вырастают. Становится так хорошо и легко на душе, что хочется смеяться и танцевать, несмотря на безумство нашей затеи.
Брюнет дарит мне самый сладкий, неторопливый поцелуй на свете, прежде чем сказать:
— Тогда подари мне танец, фея моего сердца, а потом мы улетим отсюда.
Соколовский протягивает мне свою ладонь, обаятельно улыбаясь при этом. Становясь знакомым мне наглецом. И я вкладываю свою ладонь в его. Позволяю своему возлюбленному увести меня за собой.
В новый мир. В новую жизнь. В счастливое будущее.
Я знаю, что мы справимся, несмотря ни на что, потому что любовь способна преодолеть любые преграды.
Эпилог
Чуть больше полугода спустя…
Я сижу на веранде и жду, когда муж вернётся с работы. Летний ветерок развевает мои волосы, и я с наслаждением прищуриваюсь, отпивая лавандовый чай из чашки. Наблюдаю, как солнце медленно клонится к горизонту, и почему-то именно сейчас окунаюсь в ностальгию и вспоминаю вечер Посвящения.
Какими же глупыми и безбашенными мы были той ночью. А ведь казалось, что сбежать — самый очевидный и лучший выход из сложившейся ситуации.
Хорошо, что на следующее утро всё сложилось иначе. Это уберегло нас от стольких ошибок.
Мы никуда не улетели. Точнее, нам банально не позволили.
Сотрудники аэропорта отправили нас обратно на выход под конвоем охраны депутата (отец Глеба постарался), как только увидели в паспорте мажора фамилию «Соколовский». Брюнет побузил немного на охрану, но, в конце концов, сдался.
Тем утром нас привезли в особняк Соколовских, где Николай отчитал нас, как говорится, и в хвост и в гриву. Депутат не думал, что Глеб настолько серьёзно настроен и в итоге сдался. Пошёл на любые условия, лишь бы сын остался здесь с ним и продолжал его дело.
Сейчас я согласна с каждым словом, которое услышала в тот день от Соколовского старшего. Он был прав насчёт того, насколько безумна была наша затея. Прав, что отчитал нас, как подростков. Мы оба могли похерить своё будущее, ведь пришлось бы бросить институт. Да ещё и жить в чужой стране, без поддержки. Как слепые котята.