Жемчужница

Anice and Jennifer

Алана глубоко вздохнула, в спешке заплетая простую косу и вскользь замечая, что теперь за волосами ухаживать будет легче. В который раз уже она лишается их за эти четыреста лет?

— Ладно, — вдруг отвлёк Лави её от не самых радужных мыслей, и девушка осознала, что они уже успели прийти к её покоям, — тебе нужно бы отдохнуть, а то на тебе лица нет, — спокойно проговорил он, но в лице его читалась плохо скрываемая забота, словно бы парень переживал, но не знал, как это показывать.

Потому что все эти четыреста

лет ненавидел её и желал убить.

Алана насмешливо усмехнулась себе под нос, и Лави всё же озабоченно нахмурился, после чего обречённо вздохнул, закатив глаз.

— Давай-давай, зубастая ведьма, пока не успела надумать ещё чего, — пробормотал он, буквально заталкивая её в спальню и качая головой. — Если что, зови, — спешно доложил парень и закрыл дверь, будто стеснялся такой заботы со своей стороны. Алана вновь хмыкнула себе под нос с этой злой иронией, дёргая себя за косу и не зная, что делать.

Она не хотела думать.

Но мысли сами лезли в голову.

Эгоистичная мерзавка, плюющая на других людей — вот ты кто, Алана. Не нашла важным поинтересоваться мнением мужчины, которого любишь. Решила сделать всё сама — хотя ты уже больше не одна, хотя у тебя уже есть (наконец-то есть) те, кто заботятся о тебе.

А ты как обычно жалишь своими шипами, даже не разобравшись.

Идиотка.

Девушка рассеянно огляделась — комната была слишком пустой и большой для нее одной — и прошествовала к кровати. Сегодня Тики определенно не придет ее греть, так что придется как-то самой справляться. С собой и со своими призраками. Они почти отступили, но ей было все еще страшно.

Что ж, когда-то и у Тики должно было лопнуть терпение. Удивительно, что он вообще продержался больше недели.

В одиночестве было слишком много непривычной тишины. Алана легла и завернулась в одеяло, не потрудившись раздеться или что-то вроде. Сейчас ей было ужасно наплевать и на душистую ванну, которая отбивает рыбный запах от ее кожи, и на слишком легко мнущуюся ткань ханбока… Вообще на все. Ей хотелось просто хоть немного согреться после изнуряющего сражения — и скандала — с Говардом, потому что по телу шли мурашки от одного только воспоминания об этом.

Вот только одеяло как-то не слишком грело.

Но Лави был прав — ей стоило отдохнуть. Алана закрыла глаза — и провалилась.

Она как будто падала в какую-то глубокую океанскую впадину — медленно погружалась вниз, преодолевая сопротивление воды и чувствуя, как ее обнимает ледяными руками безразличие.

Как будто снова возвращало в те дни, когда Линк делал ей комплименты, называя ледником, а море шипело и бросалось высокими шквальными волнами на подплывающие к бухте корабли.

Да и было ли что-то еще кроме этого?

Только Алана, море, камни — и белоснежные с серебром парусообразные плавники. Отшельничество и одиночество, заточение и безумие.

Безопасность?..

Алана

распахнула глаза, до рези вглядываясь в пронзительно-синее небо над своей головой, и ощутила, как распущенные волосы скользят по спине, рукам и хвосту.

Ее лицо невесомым бризом обдул теплый ветер — выдерживать окружающую тишину стало не так уж невыносимо.

Что было у неё там, в безрадостном прошлом? В прошлом, в котором она билась о камни, чтобы истекать кровью, ядом и своей чернью? В прошлом, где она пела песни больному океану, чтобы успокоить и успокоиться? В прошлом, где не было никого, кто мог бы её обогреть тогда, когда это жизненно было необходимо.

Так нужно ли ей это прошлое?

Болезненное, наполненное безумием, болью и ненавистью (чьей ещё — разберись), душащее её и заставляющее желать умереть.

Алана не хотела вновь отправляться в это прошлое: в бухту, в ледяные крепости, в океан — туда, где не будет никого, кто обнимет или улыбнётся.

Тёплый ветер ласкал её щёки, перебирал распущенные волосы, и ей казалось, что это Тики — что он вернулся, что он вновь успокаивает её, что он больше не злится и что всё будет хорошо.

Но это был сон.

Потому что когда Алана вынырнула из своей дремы — рядом никого не было. Зато она осознала, что позволила бы обрезать свои плавники еще раз ради того, что есть у нее теперь.

Ради того, что приобрела.

Ради того, чтобы вернуть потерянное доверие.

Рассвет за окном только еще занимался, когда Алана быстро окунулась в остывшую ванну, пахнущую травами и маслами, и поспешно натянула на себя одежду, небрежно — но впервые почти что правильно — завязав злосчастный мудреный узел на жакете.

Плавников для повторного отрезания у нее, разумеется, нет, но никто не говорил, что она сдастся так просто. Нет, не теперь, когда выхода только два — выиграть или умереть.

Потому что проигрыш в данном случае для нее будет хуже смерти, да и сама смерть не слишком-то предпочтительна.

Девушка быстро заплела косу, не обращая внимания на пару выбившихся прядей и плюя на обычаи, и окинула себя коротким взглядом в зеркальном отражении. Бледная кожа, белые волосы, лихорадочный какой-то румянец на щеках — и платье, красное как кровь.

Должно же быть в ней хоть что-то красное.

Тишина, по-прежнему стоящая в комнате и, кажется, во всем дворце, больше не была оглушающей. Алане чудился в этой тишине легкий ветер, и этот ветер вел ее за собой.

В винный погреб.

Захочет ли отец поговорить с ней? Покажется ли? У него будет в руках бутылка?

Как бы ни боялась этого признавать, на самом деле Алана ужасно скучала. Когда-то давно, еще до смерти сестер и братьев, она очень любила Мариана, и тот, кажется, отвечал ей взаимностью, ласковый отец и без преувеличения роковой мужчина.