Жемчужный узел
Шрифт:
Лизавете показалось, что сейчас она плюнет Инге в лицо или под ноги, но Гордея лишь смерила её уничижительным взглядом и вновь посмотрела на Яра.
— Зачем ты её привёл?
— Она хотела объясниться напоследок.
— И мы будем её выслушивать?! — Ингрид обернулась к Гордее. — Какая разница, чего она хотела добиться. Она убила Сбыславу, ребёнка, убила, зная, что та уже пережила…
— Молчи, — прервала её та. — Мы выслушаем её. Не ради неё самой, а ради Сбыславы и себя. Тебе станет легче, когда ты поймёшь, из-за чего всё случилось.
Почему-то
— Говори, — Гордея повелительно кивнула Инге.
Та шагнула вперёд, таким образом оказавшись окружённой своими обвинителями. Кто-то смотрел на неё с ненавистью, кто-то — с презрением. В глазах Рогнеды так и застыло непонимание, а в глазах Яра Лизавета заметила усталость. Он выглядел как человек, которому хочется оказаться в другом месте.
— Я хотела её спасти.
Лизавета потом гадала, каково это — стоя в окружении людей, готовых тебя возненавидеть, произнести подобное. Инга не могла не знать, какое впечатление произведут её слова, какое вызовут удивление, непонимание — и да, злость. «Как смеет она говорить о лучших побуждениях?!» — читалось на лицах Рогнеды, Гордеи, Ингрид, Яра и наверняка на лица самой Лизаветы.
Ей казалось, что Инга издевается над ними в некоем ужасном порыве. Словно ей недостаточно того, что она уж натворила, и ей хочется не просто вонзить нож в их сердца, а провернуть его там, порождая ещё большую боль.
— Что ты несёшь? — такого отвращения, как в голосе Рогнеды, Лизавета никогда больше не слышала. — Спасти? Да её от тебя спасать надо было!
— Нет, — странно, но Инга вела себя донельзя спокойно даже в ответ на эти слова. — Вы можете отрицать очевидное, сколько хотите, но это… это озеро, эта река, это посмертное существование не имеют ничего общего с жизнью. Мы медленно умираем здесь, чахнем в страданиях, как цветок без солнца — и на это вы хотели её обречь?
Яр и Гордея быстро переглянулись. Они понимали не больше Лизаветы, мысли Инги выглядели для них безумными — а может, таковыми и являлись.
— Но… — сорвалось с губ Лизаветы, прежде чем она успела себя остановить.
Инга резко обернулась к ней и улыбнулась по-сестрински мягко.
— Тебе не понять, но ты можешь попытаться представить. Представь… — она помедлила, будто собираясь с силами. — Представь девушку, обманутую любимым. Он был для неё всем, а она для него — развлечением, предметом спора. Он забавлялся с ней, а затем опустил с небес на землю, заставил столкнуться с осознанием того, что она никогда не была любима.
Лизавета отвела взгляд: она не желала, чтобы Инга прочла в её глазах воспоминания о Ладе. Тот, конечно, не поступил так жестоко, но всё же его обман никак не оставлял мысли Лизаветы. Даже после того, как на словах она его простила.
— Представь, как ей было больно. А потом
— Если ты надеешься, что мы тебя пожалеем… — Ингрид скривила губы, но Гордея остановила её, положив ладонь на плечо.
Правильно, в исповеди не положено отказывать.
— Нет, мне не нужна ваша жалость, — Инга едва взглянула на русалку. — Но Славе была нужна. Только я понимала её чувства — чувства недавно умершей девочки, потерянной, застывшей на границе миров. Помните ли вы, каково это?
Молчание было ей ответом. В сознании Лизаветы впервые зашевелилось сомнение, юркой змейкой проникло в мысли. Что, если вторая жизнь была не такой радужной, как казалось, когда ты смертен?
— А я помню. Я ведь умерла здесь, на озере. Утопилась, сама, как и все мавки, — последнее было сказано специально для Лизаветы. — Да, Ольга тоже. И она тоже ненавидит себя за это, хотя никогда об этом не скажет. Такое не делаешь иначе, как в порыве эмоций. Они захватили меня, заставили зайти в воду. Я думала, что смерть подарит мне блаженное забвение — можете представить, что я испытала, когда очнулась?
Инга продолжала говорить. О том, как проснулась в избе на берегу озера. Как кричала на Ольгу и Лада, думая, что они её спасли. Как не верила, когда ей сказали, что она умерла и стала духом. Как впервые сама ощутила это — единение с миром, с водой, с самой природой. Как хотела увидеться с родными, жившими в деревне на другом берегу, а её не пустили.
— Я видела, как мать рыдала на моих похоронах. Отец никогда не умел утешать и поддерживать, он просто стоял рядом, похлопывая её по плечу. А я так хотела, так жаждала подбежать к ним!.. Лад, наверное, пожалел, что пустил меня посмотреть.
Что-то мокрое скатилось по щеке Лизаветы.
— Потом родители уехали из деревни, и я подумала, что станет проще. Не стало. Я скучала по ним, как никогда и ни по кому в жизни. Ходила к нашему старому дому, околачивалась вокруг него, даже заходила внутрь, пока он стоял пустым. И всё думала, что могла бы скорее встретиться с матерью, если бы была мертва. Окончательно мертва, а не так.
Она замолчала, и в лесу повисла тишина. Лизавета вдруг ощутила себя ужасно, неуместно живой — она поглубже вдохнула свежий воздух, вслушалась в шум ветвей над головой, в журчанье реки почти что у самых ног. Посмертие никогда не казалось ей менее привлекательным.
— Вы правда хотели, чтобы со Славой было так же? — Инга обернулась к русалкам. — Чтобы она вспоминала свою семью и не знала, когда вновь их увидит? Чтобы страдала при мысли о том, что все её родные давно мертвы, а она застряла здесь, не способная оторваться от этой реки?