Жена на продажу, таверна на сдачу
Шрифт:
Люди у помоста смеются.
Мужчины приосаниваются, посматривают на своих спутниц. И я понимаю, что меня может купить любой из них, лишь бы позабавиться.
Они могут меня бить палками, а могут в плуг запрячь и заставить делать самую грязную работу!
И даже хозяйка борделя! Вон она стоит, с заинтересованным лицом.
О, ужас!
Я оборачиваюсь к расплывшейся толстой «мамке» и строю рожу, оскаливая зубы и кося к носу глаза.
Она отступает, торопливо бормоча ругательства.
Слава богу…
— Не хочу! Не пойду!
— Ну?! — надрывался ведущий. Дождь хлестал ему по плечам, он замерз и хотел поскорее домой.
Я — тоже.
Но только не к этим монстрам, которые скалятся у помоста.
— Неужто никому не нужна новая молодая жена? Любовница? Работница?!
Наверное, нужна. Но серебряный — это большие деньги для нашего захолустья. И я выдыхаю с облегчением, понимая, что не каждый готов их заплатить за право потискать меня на сеновале.
— Серебряный и пять медных грошей!
Сердце мое уходит в пятки! Это кто там расщедрился?!
Жирный Тони, сальный любитель поесть, тянет руку. Медяки зажаты у него в потной вялой ладони.
— Пять медных сверху! — гудит он, гордясь собой. А сам аж трясется, как холодец, от похоти…
Я обмираю, глядя на его оплывшее лицо. Только не это!..
— Десять медных сверх того! — кричит кто-то позади него.
Ведущий оживляется, сдвигает на затылок шляпу, с которой льет потоками на плечи и на спину.
— Кто больше? — подбадривает он толпу.
— Пятнадцать!.. — слышится отчаянный выкрик, и я зажмуриваюсь.
— Серебряный и пятнадцать раз! — кричит довольный ведущий. — Два!..
— Два серебряных, — перебивает его скрипучий старческий голос. — И больше вам за нее не выручить.
Толпа ахает и расступается.
А я с ужасом смотрю на того, кто предложил за меня такую астрономическую сумму.
Дряхлый тощий старикашка с синим, как слива, носом!
Папаша Якобс, желчный старик в полосатом колпаке, грязных штанах с вытянутыми коленками и в стоптанных старых башмаках.
Я думала, он нищий! Откуда у него пара серебряных?! И зачем ему я?!
Глядя на его морщинистую физиономию, на дрожащие колени и согнутую спину, я так и обмерла. Он что, тоже рассчитывает на… ночь любви?!
Этого еще не хватало!
— Продано! — взревел радостный ведущий и дернул меня за веревку. — Два серебряных за молодую женушку! Эх, завидую я папаше Якобсу! Она славно погреет его старые косточки сегодня ночью!
— Болван, — проскрипел папаша Якобс и, шлепая растоптанными башмаками, медленно бредет к помосту.
Аукционист от старика получает медяшку — я вижу, как ловко он ловит монету на лету. И тотчас испаряется, не хочет быть свидетелем моих слез и криков.
А
Мой плач их не разжалобил. Уж точно не больше скрипа сухого дерева.
Они сбежались к помосту как волки на запах крови, тянут руки, не обращая внимания на меня и на мои слезы.
Как будто я правда не живое существо. Как будто я не слышу, не вижу и не чувствую! И как будто от моей мольбы можно отмахнуться, как от комариного писка!
От злости я крепко сжимаю зубы и усилием воли прекращаю реветь.
Ни слезинки больше моей не увидят, пиявки!
Муженек мой первый за деньгами прибежал; конечно, важничает, надувается, как индюк. Строит из себя важного господина. А у самого глазки так и бегают, ищут, где у старика карман, набитый деньгами!
— Держите ваше серебро, — скрипит папаша Якобс и протягивает руку за веревкой, на одном конце которой болтаюсь я.
— Мы тоже хозяева! — орут папаша с мамашей наперебой. — Нам, нам!
Муж берет серебряный важно, неторопливо. После он разворачивается, подает старику лист, на котором аукционист написал мое имя, дату покупки и стоимость товара. То есть меня.
И сваливает в закат навсегда, не интересуясь больше моей судьбой.
Мне остается только проводить его взглядом.
А вот его папаша и мамаша за деньги передрались.
Толкались локтями, чуть ли не по рукам друг друга били. Но в итоге мамаша исхитрилась, опередила своего старикана-мужа, ухватила монету трясущейся рукой. Спрятала ее в карман своего платья, прикрыла оборками, и с довольной миной сложила ручки на животе.
— Маловато будет, — заметил папаша с постной миной. Ему денег не досталось, только пара оплеух от любящей супруги. Поэтому вид у него был несчастный и недовольный.
— За ее услуги можно и накинуть, — поддакивает мамаши с довольной ухмылкой. — Она молода, сильна. Проработает долго, даже если не кормить. Посмотрите, какие крепкие у нее плечи! А ноги?! — и она ухватила меня за ляжку, ну точно, как корову. Я с омерзением откинула ее липкие руки от себя. От отвращения меня чуть не вырвало.
— Благодарствую, не нуждаюсь, — каркает папаша Якобс, неприязненно глядя на старуху.
— Вещи ее денег стоят! — почтенный старик, отец мужа, мертвой хваткой вцепляется в мою юбку, и я верещу, понимая, что он сейчас с меня ее стащит. — Извольте заплатить! Или поведете ее голой!
— Конечно, поведу, — парирует папаша Якобс как ни в чем небывало, суковатой палкой как следует треснув старика по руке. — Поведу и голой, и без кожи. Если вы заплатите штраф за непристойное поведение вашего товара, хе-хе-хе… Руки прочь, стервятники! Иначе потратите серебро на лекарей!