Женщины прощают первыми
Шрифт:
И наконец, я даже целоваться толком не умею!
Ритка молча смотрит на меня своими круглыми глазами.
– Ну? – говорит она. – Что ты молчишь?
А я не молчу. Просто она меня не слышит.
– Ритка, а когда целуешься, язык надо утапливать в себя или выталкивать от себя?
– Чего?
Ритке не до шуток. Она внимательно смотрит на меня и молчит. Наверное, работает языком, пытаясь определить, какая позиция ключевая? Наконец, ее чело проясняется. Табун не стреноженных мыслей проносится по ее челу в сторону правого уха, скрывается в розовой впадинке,
– Так ты не умеешь целоваться? Ха, это и есть твое главное достоинство!
Я ложусь на холодную парту. Дерево, когда ты было сосной, мечтало ли ты повстречать лесоруба? Ритка – лесоруб, ее топор занесен над моей поникшей башкой.
Ритка сбрасывает конспекты в брезентовый рюкзачок. Аувидерчи, сестрица!
– Значит, так! Я договариваюсь с Лешиком, чтоб он научил тебя целоваться!
С худой овцы хоть шерсти клок! Чао, крошка!…
Ритка смешивается с толпой таких же, как она, умеющих целоваться. Жаль, я так и не успела спросить – а кто, все-таки, худая овца? Я или Лешик? Если я, то почему худая, у меня классически средний вес. Если Лешик, то он скорее, баран…
Нет, наверное, все-таки я. Я овца, но вместо колечек живой, теплой шерсти, я вся опутана кольцами поцелуев. Каких здесь только нет: знаменитый французский, от которого содрогается тело и никнет душа, страстный итальянский, с проникновением в кратер рта, горячий и сухой испанский. От испанского сердце заворачивается в жгучий плащ крови и стучит, как кордовские кастаньеты. О, Боже, какой из них носит на своих губах Лешик?
Может, от его прикосновения я тут же потеряю сознание. Или сознание потеряет он, что значительно хуже. Нет, лучше это буду я! Лешик, как-никак, плейбой, у него выучка и железные нервы. Только бы губы не оказались такими же!…
– А вот так? Что-нибудь чувствуешь?
Вечер, воскресенье, Ритка ушла в магазин. И где ее так долго носит?
– А что я должна чувствовать?
Лешик смущен. Удивительное дело – оказывается, и плейбои умеют смущаться.
– Ну, не знаю…Жар…зуд…что-то такое…
Нет, зуда точно нет. Жара – тоже. А вот что-то такое есть. Но не знаю, как это называется. Может, удивление? Или радость? Или – полстакана радости пополам с удивлением. И капля страха. Вдруг…
– Лешик, а тебе это не в тягость ?
Вопрос коварный. Многое зависит от того, как он ответит. Настоящий плейбой скажет: нет, я в этом деле собаку съел. Или: подумаешь, делов – то…Но Лешик дипломатичен, как Отто фон Бисмарк в период объединения германских земель.
– Но я ведь обещал Ритке?
Вот как! Оказывается, Лешик – человек долга. И среди плейбоев встречаются люди долга. Мы сливаемся в очередном поцелуе. Так вот как называется наш поцелуй – долговой. Лучше бы долгий, но выбирать не приходиться – какой есть…
От Лешика пахнет чем-то восточным и сладким. Ну, да – Лешик повелитель женщин, глава гарема, временно распущенного по домам. От него так и должно пахнуть: сандалом, мускусом, китовой амброй. Правда, что такое китовая амбра, понятия не
– А так лучше?
Я открываю глаза.
– Как?
Лешик непонимающе смотрит на меня.
– Когда кончик языка у тебя во рту?
У меня? Во рту? Кончик языка? А я и не заметила! Господи, что сказать? Что сказать-то? А ведь о вещах, которыми мы сейчас занимаемся, написаны сотни томов. Иные из французских королей потому и вошли в историю только потому, что умели мастерски целоваться. Нет, мне явно не стать французской королевой. А уж королем и подавно. Сотни томов, века истории у меня за спиной, а сказать нечего.
– Ну, да…Лучше…– говорю я с французским прононсом.
Что-то я устала от этих уроков. Я сажусь на диван. У Лешика замечательный диван – старинный, с гнутой спинкой, с нежно охающими пружинками под бархатной обивкой. Сколько наложниц возлежало на этом ложе любви? Какие поцелуи сыпались на его розовую мякоть?
– Может, поедим ? – скромно вопрошает Лешик.
Я киваю. Лешик варит кофе, приносит сушки и круглую плюшку с крошками сахара наверху. Плюшка похожа на кремовую розу с капельками утренней росы на лепестках-завитушках. Верхняя часть достается мне, сахаринки катаются на языке, тают, растворяются в кофейной влаге.
– Я, вообще-то, удивился, когда Ритка сказала о твоем предложении…
Лешик медленно жует плюшку и смотрит мне прямо в глаза. Когда он поворачивается, чтобы достать салфетки, я вижу ложбинку на шее, между затылком и спиной. Маленькую, трогательную ложбинку, в которую, наверное, очень приятно утыкаться носом, когда на улице метель, и поют фонари, раскачиваясь в своих заиндевевших петлях. Такие ложбинки бывают у маленьких мальчиков, потом они заливаются гипсом лет, и в нее уже не уткнешься носом, даже если нос у тебя размером с пуговицу.
– О каком предложении?
Лешик подносит чашку ко рту, делает глоток, кусает желтое крыло плюшки.
– Ну, о поцелуях…
Если честно, то я ничего не говорила. Это все Риткины штучки. Но говорить об этом мне неохота, я молчу и кусаю сахарный липкий бок .
– А я удивилась еще больше…– говорю я, вытирая губы салфеткой.
Я не знаю, что делать дальше – то ли бежать в ванную, прополаскивать рот, то ли оставаться на месте – с крошками плюшки на языке?
– А ты-то чему удивилась?
Я делаю восхищенный вздох.
– Ну, как же ? Лешик – плейбой, Лешик– то, Лешик– се…
Лешик отодвигает чашку от себя.
– Это кто тут плейбой?
Господи, может он это скрывает? Зачем же я сказала? Но бежать некуда и я продолжаю свое наступление на позиции мирового плейбойства.
– Как кто? Ты! Лешик, не надо скромничать. Мне Ритка обо всем рассказала. Надеюсь, ты не заставишь вспомнить всех поименно!
На Лешике лица нет. Он вдруг вскакивает, хватает кофейник и наливает себе в чашку пузырящийся кипяток. Когда он льет его с высоты подбородка, мне кажется, что кипяток вырывается из горячего источника под названием Сердце.