Жертвуя малым
Шрифт:
Робот занял водительское кресло, тронул машину с места. Они ехали ночь и начавшийся день, Молох молчал и не шевелился. Он нашел на приборной панели темные очки матери, и сидел теперь, прижимая их к груди. По дороге им попалась заправка, на сей раз никто не помешал им. Заполнив бак и канистру бензином, робот продолжил путь. Молох открыл окно, и дорожный ветер стремительно вымел запах крови, смерти и кишок. Глядя в боковое окно машины, Молох сказал:
— Я не хочу больше пить человеческую кровь.
Робот промолчал. Он не знал, что ответить. Пусть хозяин говорит, подумал он. Может быть, ему есть, что сказать?
— Тогда, в первый
«Позвони отцу», — велел я, чувствуя себя перед ней старым и мудрым, и очень-очень умным. Я не знал еще тогда, что эти три компонента — старость, мудрость и ум, — составляют одно: несчастье. Несчастье для того прежнего человека, каким я когда-то был. Я не знал, что заплатил за это ощущение старости, мудрости и ума, — ложное, ха! — ощущение, — я не знал, что заплатил за него слишком дорого. Мой отец, которого ты убил и поглотил, — в конечном итоге он отделался легче, чем я. Он погиб, терзаемый жаждой и недоумением, но он погиб до того, как смог осознать, что погибает уже не человеком. Он стал другим, превратился в тварь, в исчадье мрака, и он умер в благословенном неведении. Я бы тоже хотел умереть так. Но… теперь уже поздно.
Я хочу стать человеком обратно, жестянка! Я хочу, чтоб всего этого — эпидемии, смертей, жажды крови… утраты музыки, черти дери! — чтоб всего этого не было! Я хочу, чтобы они оба, мама и отец, были живы, чтобы они жили, слышишь, чтоб спаслись от чудовищного вируса и сбежали из города, и родили нового сына, куда лучшего, чем я. Если бы я мог… умереть, и знать, что в обмен на мою жизнь они будут живы и счастливы, я бы умер, жестянка, поверь! Я бы умер, только бы не… Только бы не слышать, как она просит: «Съешь меня, Старший. Я не хочу так, пожалуйста, Старший, сынок, пожалуйста, сделай так, чтобы чудовища не стало»!
Молох стукнул по острому колену кулаком, и еще раз, еще, закусив губу. Опустил голову, занавешивая блестящие от невыплаканных слез глаза встрепанной черной челкой. Робот молчал, и молча вел машину, и боль сострадания пульсировала в нем, как звук огромного колокола. Сострадания, в котором многое сплелось, как в жестком колючем клубке. И виной всему был он сам. Это он все устроил. И он не мог плакать, точно так же, как его немертвый хозяин. Они были похожи — хозяин и слуга, похожи, как братья-близнецы. Они оба винили себя в произошедшем.
И оба в
До пограничной с резервацией зоны оставалось чуть меньше сорока километров, и робот прибавил газу. По асфальту мела поземка, но зимние шины тяжелого джипа прочно держали сцепление с дорогой. Стлался туман. Робот спешил, надеясь миновать приграничный пункт до рассвета. Все его внимание сосредоточилось на стелющейся под колесами трассе, и от Молоха, до сего момента дремавшего на заднем сидении, он не ожидал броска. Хозяин вдруг схватил его за голову, прижав затылком к валику водительского сидения, и, шумно дыша, попытался укусить в шею.
Робот вывернул руль, машинально вдавливая педаль газа в пол. Машина рванула к обочине, и зубы Молоха клацнули над ухом. Отбиваясь от обезумевшего хозяина одной рукой, робот чудом догадался сбросить газ и повернуть руль, но джип по инерции въехал на гравий обочины и некоторое время, подпрыгивая на ухабах, неустойчиво катился по мелким камешкам. Но замер, как вкопанный, стоило роботу нажать на тормоз.
Он перевел рычаг передач в режим стоянки и повернулся к хозяину. Тот снова попытался напасть, но мешало водительское сидение. Упершись ладонью в лицо, робот оттолкнул его. Часто, со всхлипом дыша, Молох откинулся на спинку заднего сидения, поднял руку, поправляя сбившиеся на бок очки. С минуту робот наблюдал за ним, затем, отстегнув ремень, выбрался из салона. Шагнув к задней двери, он открыл ее и заскочил внутрь, Молох, шипя, отшатнулся. Ни слова не говоря, робот вынул из груды одежды длинный шарф, схватил хозяина за запястья, навалился и принялся вязать ему руки.
— Прекрати! — взвизгнул Молох, пытаясь коленями спихнуть с себя слугу. — Перестань!
Робот не слушал. С силой затянув шарф на тощих запястьях мальчика, он подобрал упавший на пол плед и принялся закутывать в него сопротивляющегося хозяина. Молох выкрикивал бессвязные команды, запрещая ему делать это, но ключевого слова так и не произнес. Дело кончилось тем, что робот спеленал его, как младенца, пледом и закрепил получившийся кокон с помощью ремня для брюк. После этого, оседлав Молоха, веско сказал ему:
— Потерпи. Осталось недолго, всего сорок километров. После того как прибудем в резервацию, ты сможешь поесть.
— Я не хочу есть! — плаксиво произнес Молох, отворачивая лицо от склонившегося к нему слуги. — Ведь я же сказал тебе, я больше не хочу быть монстром!
Тонкие губы его изломались, показав острые клыки. Спеленатый по рукам и ногам, Молох издал рыдающий стон.
Робот держал его за плечо и сидел сверху, не зная, что сказать. Опустив руку вниз, принялся подбирать с пола разбросанную там одежду.
— Люди едят животных, — сказал он и из подобранной одежды стал сооружать за головой хозяина нечто похожее на подушку. — Едят, чтобы выжить. Если туземцы — животные, ты сможешь пить их кровь. Не человеческую кровь, Молох.
— Я не хочу! — простонал мальчик. Робот слез с него и подвинул на сидении повыше, кладя головой на груду одежды. Потом пристегнул хозяина ремнями безопасности крест-накрест. Поправил очки на бледном лице. Это было все, что он мог для хозяина сделать.
— Зачем пить кровь? — запрокинув голову к высокому потолку джипа, со страданием произнес Молох. — Зачем? Я уже умер однажды, жизнь кончилась. Зачем теперь ты не хочешь, чтобы я умирал?!