Жертвуя малым
Шрифт:
— Вы удовлетворены? — спросил ее робот.
— Так значит, это неправда, — прошептала женщина сквозь прижатые ко рту темные пальцы. — Значит, не все ушли…
— Вы в порядке? — робот шагнул к ней, решив, что успеет увернуться от выстрела, пока она будет доставать свое оружие.
— Да, — кивнула она и попыталась улыбнуться, — пожалуй, но… Скажи мне, куда вы едете?
— В резервацию, к туземцам.
— Верно, — она рассмеялась, легко и музыкально, как девочка. — Куда же еще?
Она протянула руку и робот положил на ее сморщенную ладонь водительскую карточку.
— Пусть твои друзья войдут, — сказала ему женщина приветливо, и
— Не стоит, — покачал головой робот. — Мы спешим.
— Спешите, — женщина вставила карточку в кассовый аппарат и распечатала квитанцию. — Это хорошо. Жаль только, что вы не появились раньше, до того, как мой муж умер.
— Что с ним случилось? — женщина по-прежнему не вызывала в нем доверия, но пока все ее действия указывали на то, что машину она все-таки намерена дать. А значит, решил робот, пусть говорит.
— Когда все началось, многие уехали, — рассказывая, женщина протянула ему ручку и квитанцию на аренду и он принялся заполнять. — Но я, мой муж и еще несколько семей остались. Зима на носу, а коров, полторы сотни голов, ведь не бросишь просто так умирать, верно? Они ведь не виноваты, что мы, люди, не сумели ужиться друг с другом.
Мы остались, и разбились на смены, чтобы следить за фермой, — облокотившись на прилавок со своей стороны, она склонилась к роботу вплотную. — Много всякого произошло, много животных погибло в первые недели, а за теми, кто остался, мы постоянно присматривали.
Но времена изменились, верно? И Майка, лучшая наша корова, лягнула однажды мужа в грудь, очень сильно. Она недавно отелилась, а Ляна, наша доярка, которая ее всегда доила, уехала, вот у коровы и испортился характер, от этого, наверное, от чего же еще? Вот Майка и занервничала, и лягнула его, когда он как-то не так ее прихватил. В обычной жизни-то, может, все и обошлось бы, но Аркадий, доктор наш, тоже уехал одним из первых, у него родня где-то на юге, так он и подался к ним, а у нас на поселке кроме него и хромой Шурки, ветеринара, больше и нету докторов. Ну, я с Толиком, кумом моим, роботов запрограммировала, чтоб они мужа-то оприходовали, но роботы наши тоже все больше по ветеринарной части.
Вот мужу-то и стало хуже. Толик в город предлагал его свезти, но муж, чурбан упрямый, ни в какую. Сам, говорит, справлюсь, сам. Да не справился, здоровье-то подвело его, и окочурился он еще до колядок. Окочурился, да слышу, вскоре, меня зовет. «Иди, говорит, сюда, только дробовик возьми». Ну, я взяла, пришла к нему в одной ночной сорочке, да с ружьишком. А он мне: «Плохо мое дело, говорит, Клавдия, стрелять тебе меня надо. А не застрелишь тот час же, так я тебя загрызу».
Я в плач, а он стоит в углу спальни, огромный, как медведь, насупленный весь, только глаза красным посверкивают. «Стреляй, говорит, не томи, мочи нет больше сдерживаться». И попер на меня, как шатун. Я ружьишко вскинула, да как пальну мужу в грудь, чуть плечо себе не вывихнула. А он отлетел в угол, смотрю, лег, а вскоре уж шевелится. Хрипит, пальцами скрюченными по полу шарит, меня по имени зовет. «Стреляй, говорит, баба, в голову, да целься, говорит, лучше, дура старая».
Ну, я выстрелила. А потом сознание потеряла, грохнулась прямо в спальне, в ногах у него. Отлежалась к утру, встала, смотрю, лежит, но не там, где я помню, а поближе ко мне. Головы нет, в грудине рана зияет размером с суповую тарелку, а он не мертвый, и все тут. Спустилась уж тогда я в магазин, канистру бензина взяла, веревки,
Так и осталась я одна, и уж решила: никуда отсюда не поеду, а помру, так Толик или кто другой из соседей, глядишь, приберут меня, как оно положено. А теперь, вон, ты появился, и, может, прибирать уж не придется, как думаешь?
— Почему не придется? — спросил робот, который давно внес в квитанцию все данные матери Молоха и теперь просто глядел на женщину, протягивая ей заполненный бланк.
— Так ведь ты, да друзья твои, сам говоришь, в волчьи угодья путь держите. Туда, откуда такие, как ты, года с четыре назад как уехали и больше никогда не возвращались. Я уж думать стала, что, пока я жива, они теперь и не вернутся больше, да вот, сподобилась тебя увидеть. И теперь мне не страшно, ни жить, ни умирать. Мне и раньше-то не шибко страшно было, после того, как я мужика своего вот этими самыми руками застрелила, но деток жалко и молодых, им ведь еще жить да жить, а куда теперь жить, если смерти не стало? Так что ты бери машину мою, мне и расписки твоей не нужно, и карточку на вон, забирай, — дрожащей рукой она вложила в ладонь оторопевшего робота водительское удостоверение и брелок с ключами. — Спаси нас, добрый молодец, расскажи своим-то, чтоб перестали серчать. Мы-то ладно, старики уже, свое прожили, но молодых да деток, прошу, обереги, ведь они-то ни в чем не виноваты. — Она сжала ладонь робота в своих старых темных, как узловатые корни, пальцах и просительно заглянула в глаза водянистыми, в припухших сморщенных веках глазами. — Спаси нас, бел бог, ладно?
Дверь за спиной робота отворилась, звякнув колокольчиком, и мать Молоха злобно произнесла:
— Все в порядке?
— Да, — отвечал ей робот, и вынул руку из теплых и сухих пальцев старой фермерши. — Вот ключи от машины, — он бросил брелок вытянувшейся на пороге матери Молоха и она, сверкнув стеклами солнцезащитных очков, ловко его поймала.
— Где машина? — спросила она.
— В гараже, — фермерша, не отрывая от робота взгляда, кивнула вправо. — Средняя кнопка открывает ворота.
Мать Молоха молча поклонилась ей и вышла.
— Остались бы на ночь-то, — грустно добавила старая женщина, глядя, как робот тоже собирается уходить. — Гисеевские сегодня на ужин приглашали, Нюшка, младшенькая, на пианино играть будет.
— Спасибо, — робот покачал головой. — Но нужно спешить.
— Да, — вздохнула женщина, когда он повернулся к ней спиной и зашагал к выходу. — Поспеши.
— Скажите, — уже держась за дверную ручку, робот повернулся к ней, сгорбившейся над прилавком, — у туземцев… у этих волков, как вы думаете, у них есть душа?
— Душа? — прищурилась на него старая женщина. — А как же! Душа, она у всех есть, даже у коров со свиньями. Потому-то мы и остались здесь, я, Толик с женой, Гисеевские с младшими Ионовыми, да Шурка Хромоножка. Потому что у всякой живой твари на земле есть душа.
— У всякой? — озадачился робот и, поблагодарив хозяйку магазина, вышел на улицу.
Молох и его мать уже открыли двери гаража и возились внутри, укладывая вещи в огромный джип-внедорожник.
— Чего так долго? — недовольно прошипел мертвый мальчик, забираясь на высокую подножку салона.