Жестокая любовь мажора

Демина Маша

Багиров стискивает челюсти и в считанные секунды уже нависает надо мной:

— Тебе не пришлось бы разрываться на части, скажи ты мне правду!

— И чтобы это изменило?! Что, Багиров?! Ты бы примчался воспитывать ребенка? — голос уже сорван от крика. — Променял бы свою блядскую жизнь на грязные подгузники?

— Это был бы мой выбор! Не твой! Что ты вообще… — он запускает пальцы в волосы и начинает мерить палату шагами. — Ты вообще думала о том, что ребенку, тем более мальчишке, нужен отец? Знаешь, как ломаются парни, которых

воспитывает только мать? Я знаю. Я видел их, я работаю с ними, выслушиваю обиды и боль на отцов, которые бросили их или навещают по воскресеньям, и то это так… для галочки! Я выслушиваю то, что они не могут рассказать своим матерям! Ты подумала о будущем нашего ребенка?!

— Именно о нем я и подумала, избавив его от насильника-отца!

Слова вырываются из меня ядовитыми стрелами, и часть этого яда остается на моем языке.

Я чувствую, как он отравляет меня. Но еще больший дискомфорт вызывает в сердце душевная боль, которая сейчас горит в глазах Багирова.

Моя грудь часто вздымается и опускается. Глаза пылают. Как и стыд внутри, что печет мои щеки…

— Так-так, что тут за шум?

В палате появляется врач, но мы продолжаем с Багировым испепелять друг друга взглядами. Будто кроме нас двоих здесь никого и нет.

— Молодой человек. Больной нужен отдых, что тут за крики?

Багиров моргает. Двигает челюстью. Затем прочищает горло и кивает.

— Извините. Я уже ухожу.

Я вижу, как тяжело он сглатывает, а потом разворачивается и выходит из палаты.

Прикрываю глаза. Пытаюсь сделать вдох, но так чертовски больно. Из горла вырывается сдавленный всхлип, а потом я не справляюсь и с моих глаз срываются большие горячие капли…

Глава 14. Илай

После того как я попытался сбросить пар в спаррингах, все парни обходят меня стороной. Перешептываются за спиной. Но на рожон не лезут. Хотя я бы не отказался переключиться хоть на что-то.

Поэтому сейчас в полном одиночестве наполняю зал глухими звуками ударов и рыков.

Вдох. Выдох.

Истошно долблю кулаками по груше. Джеб-джеб-кросс. Сдваиваю удары. Пробиваю быстрее. Левый хук. Правый. Левый. Правый. Левый, левый, правый.

Смешиваю быстрые удары с жесткими. Джеб-кросс-хук-кросс. Левый, правый, левый, правый. Желая атрофировать все чувства к чертовой матери, пробиваю еще три мощных удара.

Но с каждым становится только хуже.

Мышцы играют, будто охваченные огнем.

Сердце долбит по ребрам в ритме моих кулаков.

Пот льется ручьем. Перед глазами уже мутно.

Я наношу еще одну комбинацию ударов, но, совсем измотав себя, на последнем промахиваюсь и обессиленно обнимаю грушу, прижимаясь лбом к грубой поверхности.

Оскалившись, тяжело дышу.

Рвано хватаю воздух.

Рычу. Бьюсь лбом. Хрипло выдыхаю и мотаю головой, не отрываясь от груши.

Мне

нужно успокоиться. Расслабиться, но ни черта не выходит.

Я снова и снова прокручиваю слова Алисы, и они действуют на меня как зажженная спичка в бочке с керосином.

— Избавила от отца-насильника, — произношу сдавленно, с рычанием отпихиваю от себя грушу и, чуть пошатываясь, бреду в душ. Будто пьяный. Но ни капли не употребил. Вообще ни разу после той ночи.

Захожу в душевую и прямо в одежде встаю под лейку. Бью кулаком по крану и подставляю лицо под прохладные капли.

Дыхание перехватывает.

Прикрываю глаза.

Делаю судорожный вдох и медленно выдыхаю.

Опускаю голову. Упираюсь рукой в стену. Ледяные струи уже с напором бьют по затылку, шее, плечам и спине.

Они разбиваются словно о камень. Ничего не могу с собой поделать: все внутри натянуто как стальная тетива.

Может, я был не прав, что надавил на нее. Но, а как, блядь, иначе?.. Не каждый день узнаешь о том, что у тебя есть сын.

И ведь, по идее, мог потребовать тест ДНК, но даже язык не повернулся сказать такое. Потому что верю ей. Верю, что на тот момент никого к себе не смогла бы подпустить. Может, сейчас и есть у нее кто, но тогда… сомневаюсь.

Слишком я сломил ее.

Да и с математикой у меня все в порядке. Сомнения, конечно, пытаются пробить брешь в моей груди, но я так одержим возможностью подобраться к этой девушке хоть на сантиметр ближе, что допускаю шальную мысль — чужих детей не бывает.

Даже если не мой, плевать. Я ведь, когда узнал от той бабки, что у Алисы есть ребенок, и подумать не мог, что мой, но не возникло и мысли отпустить Алису. Странно? Да по хер. Я за эти три года так оголодал по настоящим эмоциям, что готов многое принять, лишь бы Ведьма не отталкивала.

Но она только и делает, что бьет прямо под дых. Каждый, сука, раз. А сегодня она прям конкретно мне всадила в грудак. До сих пор щемит.

Тру кулаком по солнечному сплетению.

Не знаю, что буду делать дальше. Пока в голове вакуум.

Душ, к сожалению, не остужает огонь, разливающийся под кожей, и тем более не проясняет разум, поэтому я выключаю воду и выхожу.

Ледяные капли ручьем стекают по коже и одежде. Не обращаю внимания. Набрасываю на плечи полотенце и быстрым шагом иду по пустынному коридору на задний двор.

Сейчас у ребят ужин, так что я пользуюсь тишиной и уединением. Сажусь на каменные ступени. Облокачиваюсь на колени и вскидываю лицо к небу. Сглатываю. Но ком в горле не проходит. Опять улетаю мыслями к Ведьме.

Раньше бы закинул ее на плечо и увез, на хрен, куда глаза глядят. Сейчас все иначе. Не могу так. Хочу, чтобы она увидела, узнала, что я больше не тот. Изменился. Характер не сахар, конечно, но с этим уже ничего не поделать.

— Так и заболеть можно, Илай Дамирович, — воркует наша Лисичка, стуча каблуками в мою сторону.