Жестокеры
Шрифт:
– Да.
– Про магазин я пошутила. Завтра у вас собеседование. В редакции детского книжного издательства. Они ищут иллюстратора. Правда, не на постоянной основе, временно. Но для вас ведь это лучше, чем ничего, ведь так? У вас есть, куда записать? Я продиктую, куда завтра нужно подъехать.
В редакции меня встретила невысокая девушка с пышной кудрявой шевелюрой. Она сразу заявила, что они будут переиздавать сказку про Золушку, и попросила показать работы, чтобы оценить мой авторский стиль. Я показала ей портрет хрупкой светловолосой девушки, которую нарисовала из головы. Эта работа больше всех, на мой взгляд, подходила для образа Золушки. Губы редакторши недовольно сморщились.
– Ну, стиля-то у вас никакого нет. Вы просто рисуете людей.
Я не нашлась, что ответить.
–
– А может, доброту, доверчивость и чистоту души? Юность? Она же еще совсем юная…
– Вам нужно ее как-то стилизовать… Почему бы вам не нарисовать ей большую голову?
– Большую голову?
– Ну да. Тело маленькое и большая голова.
– Но зачем ей большая голова?
Редакторша в недоумении уставилась на меня.
– Все так делают. Такой художественный прием, понимаете?
– А разве это красиво?
Редакторша снова взглянула на меня и тяжко вздохнула.
– Как с вами сложно. А зачем красиво? Красиво никому не нужно.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
– Вот что: я вижу, что рисовать вы в принципе умеете. Но если вы хотите работать с нами, вам нужно нарисовать другую Золушку. Новую Золушку. Скажем так, Золушку наших дней – как если бы она жила в это время. Я вам сейчас объясню, какой она должна быть. Во-первых, она будет брюнеткой…
Редакторша много еще чего говорила. Показывала кучу картинок – все из выпущенных ими книжек. Я молча слушала ее и думала о том, что если бы я нарисовала то, что она от меня хочет, «новая Золушка» предстала бы этакой злой, прожженной, многоопытной стервой, с написанным на лице презрением к этому миру и всем людям, которые в нем есть.
– Это будет не Золушка. Это будет…
Я не придумала, как закончить фразу. Редакторша смотрела на меня, словно сочувствуя моей безнадежности.
– А ваша старомодная наивная Золушка, какой вы ее видите, – это просто лохушка. Она не выживет в этом мире. Не выйдет замуж за принца. Современная Золушка должна быть стервой!
Боже, неужели это просочилось и в детскую иллюстрацию… Я ушла из редакции, с твердым убеждением в том, что совсем не гожусь на роль иллюстратора детских книжек.
***
Следующее собеседование было в глянцевом издании, посвященном моде и стилю. Его высокомерной, одетой с иголочки редакторше хватило беглого взгляда, чтобы оценить весь мой «творческий багаж».
– Моделей вы выбираете каких-то странных… В вашем портфолио одни красотки! Это неинтересно. Такая классическая красота сегодня вызывает раздражение. Нам нужно совсем другое. Лицо, которое увидишь и точно больше не забудешь. Подождите-ка!
Она встала и взяла с полки пачку журналов. Раскрыв несколько из них, редакторша выложила их на стол передо мной. С глянцевых страниц на меня смотрели одинаковые лица с одним и тем же выражением высокомерной недоброжелательности, написанном на каждом из них. Я давно заметила, что с мегащитов, со страниц журналов на нас смотрят только такие лица: с гипертрофированными скулами, нарисованными бровями неестественно выгнутой формы и неприятно вывернутыми наружу губами – точные копии той похожей на выдру девицы с мегащита, сюжет про которую я когда-то смотрела. Кто и почему решил, что это красиво?
– И нужно что-то более стилизованное. Не такое прорисованное, как у вас.
– Мне придется рисовать их… вот таких?
Редакторша непонимающе на меня уставилась.
– Да. А что вам не нравится?
– Они мне не нравятся. Я не хочу участвовать в том, что их будет еще больше…
Какое-то время редакторша смотрела на меня.
– У нас модное издание. Наши модели выбраны на основе анализа последних трендов и…
Я вышла из редакции, с твердым убеждением в том, что совсем не гожусь на роль иллюстратора модных журналов. Обратно домой я шла пешком. Мне нужно было пройтись и освежить голову.
«”Красота сегодня вызывает раздражение”. Какой абсурд! Но неужели
Но ведь я и сама давно заметила это – массовую враждебность к тому, что прекрасно. Нет, мне не показалось – я видела это повсюду. В том, что они выбирали, в том, на кого они смотрели, в том, кого они любили или ненавидели, я видела одно – враждебность к Красоте. Упрямое стремление выбрать что-то противоположное ей. Почему?
На перекрестке я остановилась под мегащитом, который своим громким ором привлек мое внимание. Показывали историю очередной девицы с толстыми губами, искусственными волосами, крошечными глазками и гипертрофированными скулами – точь-в-точь такой, каких мне сейчас показывала в журналах та модная редакторша. Я собралась было идти дальше, но зачем-то вернулась. Какое-то время я стояла и смотрела на эту жалкую девицу. Мегащиты и журналы навязывали нам стандарты какой-то странной красоты. Вернее, «красоты». Поддельной, ненастоящей. Эти стандарты живо перенимались, копировались, шли в народ, тем самым множились и распространялись. На улицах в невероятном количестве я встречала такие суррогаты красоты, подобные тому, что видела сейчас на экране. Ежедневно я видела сотни пустых лиц с одним и тем же выражением глупости и превосходства. Сотни одних и тех же капризно надутых губ – другого положения они не знают. Капризно надутые губы и хищнические глаза. А еще мертвые, наращенные волосы, длинными черными змеями ползущие по спинам… Казалось, этих одинаковых девиц где-то штампуют – целыми партиями. Казалось, они вышли на улицы города прямо из-под копирки! Такие и шли мне навстречу – каждый раз, как я выходила в город. Никого, ни одну из них я не выбрала бы своей моделью. Впрочем, местных «красоток» это бы не сильно расстроило. Убежденные в своей исключительной привлекательности, идущие мне навстречу девицы ленивыми движениями смахивали с лица пряди чужих волос и высокомерно смотрели на меня своими крошечными глазками из-под опахала искусственных ресниц.
Красивые люди… Куда исчезли красивые люди? Чтобы увидел – и дух захватило. Где и когда я видела их в последний раз? Я вспомнила: дома в семейном альбоме, на старых фотографиях полувековой давности. Наши бабушки и дедушки – казалось, это были последние красивые люди на этой земле. Сегодня они как будто куда-то исчезли. Красивых вдохновляющих людей изгнали не только из журналов и с мегащитов. Их словно изгнали и с улиц городов. Внезапно я поняла, что это было. Что мучило меня все эти годы, делая мою жизнь в этом городе еще более невыносимой. Груз Нелюбви – не единственное, что отравляло мне жизнь. Я поняла, что у меня какой-то странный врожденный специфический голод, от которого как будто страдаю я одна и который все никак не могу утолить, особенно в последние годы. Это голод по Красоте. Той самой истинной Красоте, которая, кажется, больше никому теперь не нужна, кроме меня. В сегодняшней действительности мне ее катастрофически не хватает. Особенно в городе …sk. Потому что здесь ее почти не осталось. Потому что кто-то словно очень сильно постарался вытеснить Красоту с его экранов и улиц. Чтобы ее было как можно меньше. Чтобы все поскорее забыли о том, что она когда-то существовала. Но зачем?
Но снова оказалось, что возмущаюсь я одна. И в тот день под мегащитом собралась целая толпа любопытствующих зевак. Они с интересом слушали историю девицы, с восторгом смотрели на нее саму. А я смотрела на всех этих людей, дружно, в едином порыве задравших головы, и ясно видела, что их, в отличие от меня, все устраивает. Им и не нужно что-то иное, нежели то, что им ежедневно скармливают с этих экранов. Я не понимала их.
«Почему они стоят и смотрят с открытыми ртами на эти говорящие щиты? Почему им нравятся те, кого они там видят? Как можно ежедневно поглощать глупость, пошлость и уродство, и даже не возмущаться, что тебя этим кормят? Нет, я не буду рисовать этих страшных пустышек! Множить их своими усилиями! Тратить на них свои карандаши и краски! Вот когда я увижу на экране умного, достойного и прекрасного человека, хотя бы одного такого человека, вот тогда – не раньше – я и напишу его портрет. В принципе начну снова писать портреты. Пока мне этого совсем не хочется».