Жестокии развод
Шрифт:
– Я устала ждать, Толя, – перебивает она жестким, твердым голосом, – Хватит тянуть кота за яйца. Довольно! Мы все сегодня же решим. Это не обсуждается.
Я сжимаюсь в комок. От ее тона веет льдом и холодом, Толя бросает на меня взгляд, в котором слишком много всего, чтобы я успела разобрать что-то конкретное, кроме…вины? Но это все снова слишком быстро пропадает…буквально через мгновение он превращается в камень, потом хмыкает и кивает.
– Да, возможно, вы правы.
– Возможно? Я точно права, дорогой…
В прихожую выходят мои дети, которые тоже на мгновение замирают,
– Любовь Прокофьевна? – говорит Артур, – Добрый вечер. Не ожидал увидеть вас…здесь.
Сын хоть и старается держаться, быть похожим на своего отца, но у последнего фора в пару десятков лет и большой опыт. У него получается гораздо лучше, ведь во взгляде Артура, который он бросает на меня коротко, я точно читаю вину и сожаления. А еще неудобство. Какое-то колючее, отвратительное неудобство…
Он быстро отводит взгляд обратно на гостью, а Артем и вовсе прячет их в изучении кафельной плитки, и это…это последняя капля.
– Что здесь происходит? – сухо шепчу, напоминая о себе незнакомке.
Она поворачивается. Если честно, в это мгновение мне кажется, что было бы лучше и дальше притворяться частью интерьера. Для меня лучше, разумеется…для меня. Ведь то, что звучит дальше – это…это как получить удар в грудь с ноги. Неожиданно.
– Я пришла сказать, что Анатолий встречается с моей внучкой уже семь месяцев, и мне надоело ждать, когда это все из неприличного, станет уже нормальным.
Вот так.
Красное дерево? Символ прочности союза? Что-то я сомневаюсь…
3. Подарок под елку Галя
Думаю, что мне полагалось громко возмутиться, начать орать, устроить истерику, пусть в ход все мои познания в обсценной лексике, но ни один из этих вариантов не был притворен в жизнь. Если честно, даже не было попыток, потому что я просто застыла, лишилась дара речи и дара даже мысленно ее формировать во что-то адекватное.
Пустота.
Глухой, крепко сжатый вакуум вместо мозга или хотя бы собственной личности. Поэтому теперь вместо того, что получает любая другая женщина в похожей ситуации, например, какие-то банальные «прости, я не знаю, как так получилось», я сижу за столом на своей кухне рядом с женщиной, которая только что взорвала все вспомогательные колонны, которые держали мою жизнь и казались такими крепкими…
Черт, какими же крепкими и надежными они казались…
С другой стороны, я не уверена, что даже если бы я устроила разнос, то получила бы что-то, что получает любая другая женщина в моем положении. Все определяется очень просто – любовью, которой здесь нет. Нет ее, понимаете? Я больше нелюбимая женщина, и вместо теплоты, вины и сожаления чувствую лишь раздражение и некое…черт, желание побыстрее развязаться.
Этот разговор вызывает в окружающих меня людях чувство, которое ни с чем другим не спутаешь. Так относятся к человеку, от которого хотят побыстрее отделаться.
Тишина.
Густая, липкая тишина оседает на наших плечах, словно груз. Я могла бы пытливо смотреть на Толю и пытливо требовать от него той самой реакции, которую все логично и требуют,
ДЗИНЬ!
От внезапно прогремевшего таймера вздрагивают все. Он звучит, как залп пушки перед боем, который решит дальнейшую судьбу всего человечества. Для меня, само собой. Здесь решается исключительно моя судьба. Только моя. Для остальных это все еще просто тяжелый и неприятный разговор, от которого хочется побыстрее отмахаться.
Любовь Прокофьевна оборачивается на встроенную духовку, потом смотрит на меня.
– Пахнет вкусно.
Не знаю, что это? Что? Явно не намек на приглашение отужинать с нами. Она здесь не для этого. Для другого…
Зачем? Я не могу выяснить. Молча оббегаю ее взглядом, потом опускаю его, натыкаясь на дорогущие украшения, на ее костюм, который сидит точно по фигуре, потому что не купленный в магазине, а сшитый на заказ. На манеру держаться. Любовь Прокофьевна – воистину воплощение железной леди, которая, даже переступив порог чужого дома с такими новостями, может позволить себе держаться так, будто ничего не происходит.
– Думаю, нам пора приступить к разговору, – подтверждает мои слова легким кивком и требовательным взглядом в сторону Анатолия, – Первый шок прошел. Твоей жене пора узнать всю правду. Я могу сама, но мне бы не хотелось этого. Все-таки мужчина сам должен брать ответственность за свои поступки. Или нет?
Я чувствую, что в сказанном есть какой-то потайной код, но он от меня ускользает. Очевидно, не от Анатолия. Мой благоверный (что в свете последних событий звучит скорее как шутка) еще пару мгновений смотрит на Железную леди, потом подбирается и кивает. Она словно передала ему какое-то сообщение! Серьезно! Не азбукой Морзе, а какими-то неведомыми гляделками. Из тех, что возникают, только когда ты знаешь кого-то очень. ОЧЕНЬ. Хорошо.
Неприятное предчувствие вошкается где-то под кожей, а когда Толя смотрит на меня, то я все прекрасно понимаю. Мне не показалось. Они действительно знают друг друга очень хорошо. И не только они! Мои собственные дети прекрасно понимают, что здесь происходит, а главное – что будет происходить.
– Мы разводимся, – звучит голос Толи, который сейчас больше похож на еще один снаряд.
Только если таймер был больше предупредительным выстрелом, то этот сразу в сердце. Точно в цель.
Мне требуется пару мгновений, чтобы осознать услышанное, но речь на этот раз работает быстрее мозга. Я не сама…оно как-то так получается, что наружу выскальзывает отвратительный, некрасивый, унизительный вопрос.
– Что?…
Пусть он скажет, что это шутка. Не шутка? Хорошо. Тогда пускай это будет просто необходимость! Какая-то дурацкая, пусть даже фантастическая, но необходимость. А все остальное – мишура; я этого не слышала. Перед лицом конца так просто засунуть голову в песок и притвориться, что за нашим столом нет еще одного человека. Незнакомого. Чужого. Ждущего…