Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

В обстановке полного и тягостного молчания, не чёкаясь, мы пригубили свои бокалы, я — с жадностью и нервозностью, Вадим — медленно и не спуская с меня глаз.

— А теперь повтори-ка мне свою мысль, только без всех этих бредовых упоминаний о призраках и тенях. Давай, лови момент, пока у меня волшебное терпение не закончилось.

— Хорошо, я повторю, — залпом выпитый коньяк придал мне смелости и даже отчаянной злости. Необходимость оправдываться перед Вадимом повисла на шее тяжелым камнем, лучше уж было выложить все начисто, как он того и требовал.

— Правду, значит правду. Марк — та часть моего прошлого, о котором я говорила тебе тогда, в день окончания работы над книгой. В тот день, когда ты сказал мне о… о своих чувствах, в общем, сказал. А я ответила, что меня еще что-то держит, но скоро оно пройдет. А ведь я ошибалась, Вадим… Ты

можешь подумать, что это было вранье, но я действительно ошибалась! Марк не может пройти, потому что он был всегда, с самого детства со мной — мы выросли вместе, в одном доме, в одной семье. У нас одни мысли, одно сердце на двоих. И эту связь не порвать, как ни крути, как ни старайся, как ни растягивай во времени! Это о нем я писала свой первый черновик, который ты высмеял, обозвав его соплями в сахаре и плагиатом на все известные любовные романчики. Это после расставания с ним ты нашел меня в той комнате, в нашем общежитии, где я хотела умереть, потому что не могла научиться жить без него. Да и до сих пор не научилась, и не научусь, и не хочу учиться! Это его я чувствую через все расстояние, которое может быть между нами, и его я увидела через стекло витрины в тот день, когда сбежала от тебя. Да, моя ошибка и вера в то, что я могу быть счастлива с тобой, стоила мне твоего уважения, твоей любви, но теперь я знаю точно — по-другому и быть не могло. Даже если бы он не появился тогда, и мы были вместе… Все могло обернуться хуже, гораздо хуже. Наша любовь, Вадим, всегда была бы похожа на замок на песке. Потому что во всем мире для меня нет человека важнее Марка. А он все равно вернулся бы ко мне, рано или поздно, я знаю это. И даже если бы к тому времени у нас была семья, дети, счастливая жизнь, поверь, я бы, не задумываясь, переступила через все и пошла за ним. Понимаешь, это единственный настоящий, важный человек для меня, все остальное — пыль, все можно разрушить ради него. Так что хорошо, очень хорошо, что мы с тобой не зашли слишком далеко, хотя я и так… наломала дров, и ты меня никогда не простишь, я знаю. Но вот такая она — неутешительная правда! Ты же хотел правду? Теперь я с тобой полостью откровенна, как ты того и просил! — тут мне, наконец, удалось остановиться.

Невидимый маячок в подсознании не раз уже сигнализировал: «Хватит! Достаточно!», но я с самого начала своей тирады взяла такой разгон, что остановиться на полуслове никак не получалось. И вот теперь, вместо того, чтобы попытаться сгладить острые углы, я только усугубила ситуацию. Глупо уставившись в стол и продолжая вертеть в руках бесполезный бокал, я не могла заставить себя поднять на него глаза, пока не услышала громкое покашливание, приправленное неожиданным вопросом:

— Да ты совсем, что ли, больная, Алексия?

Мне почему-то захотелось смеяться — то ли от нервного напряжения, то ли от его слов. Я могла предположить все, что угодно — гнев, непонимание, но только не такую реакцию. Но в следующую секунду мне тало не до смеха. Переборов себя и взглянув на Вадима, я не нашла и тени прежнего сарказма в его лице. Вместо этого в нем читалось лишь брезгливое недоумение, будто вместо честного рассказа о причине своего поступка я подсунула ему болотную лягушку или дождевого червя.

— Знаешь, когда я говорил о честности, то ожидал чего угодно, только не бабских истерик. Я-то думал, что той экзальтированной идиотки, которая на первом курсе решила лечь в постель и картинно сдохнуть, чтобы все расстроились и заплакали, давно нет. Мне даже казалось, что я вылепил в тебе крепкий стержень, хороший хребет, который делает человека человеком. Как оказалось — зря. Ты все та же малолетняя размазня, Алексия. Ты такая по духу, сколько ни ломай в тебе старое. А я, дурак, только сейчас это понял.

Между нами опять повисла пауза, тяжелая и душная, как спертый воздух склепа. Тишину разрушило негромкое позвякивание — Вадим, мрачно глядя перед собой, автоматически наполнил наши рюмки и уже без тоста пригубил свой напиток.

— Не скрою, меня крепко зацепило тогда… Когда ты вдруг решила забить на все. И не в последнюю очередь потому, что не мог понять того, что случилось. Ты знаешь, я не сторонник бредовой теории случайностей и твердо знаю, что все в мире можно объяснить — если не логикой, то человеческой дурью, которая часто бьет всякую логику. И мне очень не хотелось применять к тебе законы дури, Алексия. Потому что, может, ты импульсивная и непредсказуемая, но не идиотка. В этом я был уверено точно, даже в самом начале, когда злился на тебя

так, что хотел найти и раздавить твою взбалмошную голову собственными руками. Я все равно знал одно — у тебя была причина, чтобы так поступить. А теперь что? Я услышал причину и не знаю, как реагировать. То ли смеяться над собственной наивностью — кто бы мог подумать, что я до сих пор могу быть хоть в чем-то наивен… То ли нажраться с горя потому, что все это время так в тебе ошибался. Ты провела меня Алексия, нечего душой кривить. Я мог предположить что угодно — какой-то очередной кризис, страх, другой непонятный псих, да мало ли, на что ты горазда! Но то, что причина произошедшего — всего-навсего бабья дурь и какой-то малолетний сопляк из прошлого… Это… — он на секунду запнулся, словно подбирая наименее оскорбительное определение, — до чертиков банально, как в дешевой мелодраме. И нечего на меня так пялиться, я по горло сыт этими твоими особенными взглядами.

— Да нет, я не… Не поэтому совсем, — слова застревали у меня в горле, а голос перестал слушаться. Пытаясь не потерять самообладания от таких простых и безжалостных слов, на которые он имел полное право, я лишь бессильно наблюдала за тем, как ситуация продолжала катастрофически ухудшаться.

Ибо с того самого момента, как мы выпили во второй раз, в толпе разгоряченных гостей я, наконец, увидела Марка.

Уверенно лавируя между незнакомцами, хохочущими и танцующими под музыку приглашенных популярных групп, он, казалось, заранее знал, куда идти. Еще спустя пару секунд Марк поймал мой взгляд, цепко и быстро, и его упрямо сжатые губы расплылись в улыбке. Но уже в следующее мгновение, как только он заметил, что я не одна, искорки настоящей, непритворной радости в его глазах начали гаснуть, а улыбка превратилась в недобрую иронично-презрительную усмешку.

По мере приближения к нашему столику, лицо его все больше походило на непроницаемую маску, за которой таилось то, что Марк предпочитал скрывать до последнего — холодная расчетливая жестокость, которая с легкостью могла прорваться сквозь тонкий слой его наносной вежливости.

Точно с таким лицом много лет назад он просил одноклассников разойтись, швыряя стул в ничего не подозревающего Гошку. С таким же лицом, я уверена, Марк отхлестал меня словами в телефонном разговоре, который устроил для нас Ярослав. Подобным парализующим взглядом он смотрел на мои шрамы, когда впервые увидел их. И вот теперь, после разлуки в несколько месяцев наша долгожданная встреча начиналась с этого пугающего ледяного выражения на его лице.

Мысль о том, что возможно я расплачиваюсь за какие-то давно забытые грехи из прошлой жизни, в который раз посетила меня, особенно после того, как Марк вплотную подошел к нашему столику, успев аккурат к финальной фразе Вадима насчет бабьей дури и малолетнего сопляка из прошлого. Не понять, что столь нелестная оценка относится напрямую к нему, он не мог — склонности к романтическим иллюзиям за ним отродясь не водилось. Поэтому, даже не пытаясь скрыть охватившего меня ужаса, я продолжала смотреть на Вадима, безмолвно намекая, что мы не одни, и тот самый гость, которого я ждала, уже прибыл.

Впрочем, Вадим и на этот раз остался верен себе — намеки и прочие тонкие материи он всегда недолюбливал, поэтому мой бессловесный посыл был откровенно проигнорирован. И присутствие Марка за спиной раскрылось лишь благодаря негромкому покашливанию и его приветственной фразе:

— Как я вовремя. Еще и разговор обо мне. Здравствуйте.

Если бы я хуже знала Вадима, то обязательно бы попала под обаяние по-мальчишески хулиганской улыбки, появившейся на его лице. Казалось, он испытывает подлинное удовольствие от возможности, наконец, взглянуть на "сопляка" и припечатать его к стене, как когда-то это произошло с Ярославом во время первой встречи у нас дома.

Медленно, словно смакуя каждую секунду, оставшуюся до знакомства, Вадим отодвинул стул и встал со своего места, развернувшись ко мне вполоборота. Теперь они оба стояли в профиль, словно противники в красном и синем углу ринга, испепеляя друг друга взглядами. И обоим, я чувствовала, не очень нравилось то, что они видели.

Вадим, вопреки уверенности встретить заносчивого неоперившегося юнца, смотрел в лицо Марка, казавшееся высеченным из камня, с нескрываемым удивлением. Как человек, привыкший к постоянной борьбе и повидавший на своем пути многих противников, он инстинктивно почуял в "сопляке" весьма достойного, неслабого соперника, с которым было интересно потягаться, и победа над которым могла бы принести истинное удовольствие.