Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
С нарочито-проникновенным выражением слушая Марка, Вадим не выдержал и расхохотался, не дождавшись конца фразы:
— Так ты прокурорский, значит? И, наверное, хочешь рассказать, что все у тебя в ведомстве сволочи, один ты такой Робин Гуд? Вот чудак-человек! Да среди прокуроров злостных взяточников побольше будет, чем среди тех, кого вы с таким азартом проверяете! Антикоррупционная деятельность, говоришь? Ну-ну… Может, ты и не берешь ничего на лапу, мелковата сошка еще. А многие из твоих шефов в погонах уже успели поднакопить на оффшорах сумму, побольше, чем бюджет какой-нибудь страны третьего мира. Я, Марк, вашу контору хорошо знаю, не раз приходилось по душам общаться. У вас же готовые тарифы на все — на закрытие дела,
Три — два, снова щелкнуло табло, и мне, наконец, удалось, воспользовавшись минутной паузой, допить остатки порции коньяка, щедро налитой мне Вадимом. Кажется, сейчас наступил тот самый момент, когда собеседники видели только друг друга, а я могла безнаказанно делать все, что угодно.
— Все то, о чем вы сказали — для меня не сюрприз, — четко выделяя каждое слово, как всегда, когда он был не на шутку зол, ответил Марк. — И я не такой кретин-романтик, каким могу показаться из-за возраста. И в органы пошел именно потому, что систему надо менять, но не вашими скандальными статьями, от которых никакого толку — пошумели и забыли, — а изнутри, конкретными действиями. Сделать это можно, только вписавшись в тот мир, который собираешься перестроить. И пусть я пока мелкая сошка, это правда. Но у меня есть время, есть терпение и я знаю, чего хочу. И то, что мне нужно, я получу, рано или поздно. В этом можете не сомневаться.
Три-три, снова ничья, мысленно суммировала я, с удивлением замечая, что моему внутреннему счету громко вторят все окружающие, только немного на свой лад:
— Тринадцать! Двенадцать! Одиннадцать!
— Новый год, новый год! — резко вскакивая с места и выбегая из-за столика, закричала я, прервав таким образом очередную паузу, повисшую в нашей милой компании. Сложившаяся ситуация, наконец, перестала меня тяготить — коньяк все же возымел действие и развязал мне язык. — Вот что вы все спорите и спорите, а? Лучше шампанского налейте, ну, давайте же! Марк, Вадим? Что вы уставились на меня? Да с вами весь праздник пропустишь! — хватая недопитый бокал с шампанским, сиротливо стоявший на краю стола, я решила больше не скрывать эмоций по поводу происходящего. — Вот какие же вы зануды, честное слово, со своими вечными спорами! Вы думаете, мне приятно и весело это слушать? Этот ваш выпендреж друг перед другом? Так я хочу вас порадовать — нет! Мне неприятно! И не весло! И скучно! И, вообще, если вам так интересно тут пинать один одного — вот и оставайтесь вдвоем! Бодайтесь дальше как бараны! А я… Я не хочу больше при этом присутствовать, вот!
Далее, не желая ждать ни секунды, с удивительной для хмельного состояния ловкостью, я развернулась на каблуках и ринулась в гущу людей, вскочивших из-за столов в честь наступающего в эти самые секунды нового года. То, что ни Марк, ни Вадим не успели остановить меня, можно было списать лишь на внезапность побега, и на то, что они, увлеченные словесной битвой, не до конца и не сразу поняли мои намерения.
Да и самая я не совсем осознавала, что собираюсь делать, только сильнее работая локтями и пробиваясь в самую гущу взволнованного народа, выкрикивая вместе со всеми:
— Четыре! Три! Два! Один! С новым годом!
Так я встретила 2003-й год — среди полузнакомых людей, тех самых творческих фриков, которых немного стеснялась перед Марком и к которым, по иронии судьбы, сбежала от него же.
— С новым годом! — продолжало звучать вокруг, и я, смеясь вместе со всеми, салютовала пустым бокалом, который, кто-то незаметно поменял на полный, подпрыгивала, обнимаясь с незнакомцами, при этом озираясь вокруг, чтобы вовремя увидеть Марка или Вадима и скрыться от них. В том, что мне придется туго, когда меня обнаружат,
Громко звучала музыка, ведущие, рассыпаясь в радостных поздравлениях, продолжали вести шоу-программу, я успела выпить еще пару бокалов шампанского, прежде чем поняла, что земля под ногами ходит ходуном. Это был верный знак присесть и отдохнуть в укромном месте, которое, конечно же, предстояло еще отыскать.
Сколько времени заняли эти поиски, я не могла понять. Но спустя несколько минут или, может, часов, я нашла себя, сидящей на заднем дворе ресторана на заснеженных ступеньках служебного входа в одном лишь платье. Холодно мне не было ни капельки. Снежинки падали прямо на обнаженные плечи, приятно щекоча и охлаждая кожу, ярко мерцающие гирлянды отбрасывали диковинные тени на заснеженный асфальт, а рядом расположилась моя неожиданная сообщница — еще одна беглянка с вечеринки, в которой я, сфокусировав зрение, узнала небезызвестную Мари Алферову.
Кажется, мы находились в процессе приятнейшего разговора на какую-то странную тему, но я все никак не могла понять, на какую. Я будто бы раздвоилась — одна часть меня сидела на ступенях рядом с Мари, прихлебывая настойку из ее изящной фляжечки, а другая наблюдала за этим со стороны, приходя в неописуемое изумление от происходящего.
— Но Мари… Я не думаю, что это может быть порча на творчество. Кто же наведет такое? Да и зачем? — услышала со стороны я собственный голос.
— Не порча, милая. Заговор. Меня ведь прокляли. Я это чувствую. Прокляли меня, мое перо, мой дух. И у меня больше нет моего талисмана… Никто не знал, где он хранится, но в один ужасный день я просто не нашла его. Он исчез! Вот после этого я все и поняла. Поняла, чьих это рук дело — завистников, людей с черствыми, прогнившими душами… Это они! Они виноваты! И теперь я точно знаю — пока я не найду его, то не сдвинусь с места… А враги будут радоваться моему творческому бессилию…
— Погодите. Но не мог же он просто так пропасть, испариться? Этот ваш голубь — он же ненастоящий! Так что никуда он не упорхнул, может просто закатился куда-то? Вы обязательно его найдете, если захотите… Просто поищите получше, и все!
По тому, с каким немым ужасом уставилась на меня Мари, я поняла, что сказала что-то недопустимое и едва ли не оскорбительное.
— Милая, не голубь, а голубка! Моя голубка с серебряным пером в клюве — как же можно называть ее ненастоящей? Это же не просто бездушный предмет, милая! Понимаешь ли ты, что она символизирует?
Я отрицательно покачала головой, постепенно проникаясь глубиной ее потери.
— Это же мой ключ. Ключ к дверям в мою волшебную страну, куда я не могу попасть без него. Это мое изгнание и мой крест — жить, больше не чувствуя вдохновения и стучаться в закрытую дверь, которую никто никогда для меня не откроет. Предаваться воспоминаниям о том, как все было по-другому, когда я могла летать. А теперь меня лишили крыльев… Мир жесток, очень жесток к нам. Он стремится заставить нас ходить по земле, не понимая, что тем самым калечит наши души, — Мари автоматически взяла фляжку из моих рук и сделала несколько жадных глотков. — Но мы не созданы для этого, — продолжила она севшим после крепкого напитка голосом. — И, раздавленные и несчастные, остаемся вот так — не жить, а умирать. Такова наша судьба, милая. Такова наша судьба.
— Вот вы такие вещи говорите, так красиво, по-книжному… — поддавшись хмельному восторгу, я громко всхлипнула, вытирая набежавшие на глаза слезы и размазывая по щекам изысканный макияж, который мне с таким усердием делали в салоне красоты. — Прямо все то, о чем я думаю, говорите, только лучше! И понимаете меня, как ни один человек на этой планете! — клятвенно заверила я. — Меня обычно никто не понимает, а вы — понимаете! Понимаете то, что сложно выразить словами, что нужно только прочувствовать, то, что другим не дано и поэтому они…