Житие архиерейского служки
Шрифт:
На что Хитров заметил:
– Что, отец Палладий, если бы к этому винцу да прежние монастырские деревеньки?
– Да, – отвечал отец Палладий, – если бы к этому винцу да прежняя карачаевская воеводская канцелярия.
И тут захохотал весь гражданский и священный чин.
Опять выехали ночью при факелах и трезвоне.
Ночевали в Николаевском одринском монастыре.
Здесь, осматривая церковь, нашел епископ резной образ святого Николая, Мирликийского чудотворца.
Образ был не красками писанный, а резной, но не круглый, а выпуклый,
Длина образа была пол-аршина.
Образ был весь мастерски осыпан жемчугом различной величины. Жемчугом были вышиты риза, подризник, епитрахиль, омофор, митра.
В приличнейших же местах в жемчуг были вставлены бриллианты. Епископ, посмотревши на этот образ, подозвал Добрынина к себе.
– Великая вещь образованность, – сказал епископ. – Например, смотрю я на эту статую и вспоминаю древность греческую. Дионисий, если мне не изменяет память, – но учить меня здесь некому, – велел снять со статуи Эскулапа золотую мантию, говоря, что «эта мантия летом горяча, зимой холодна и с удобством может быть заменена шерстяной». И мы облупим сего чудотворца, как яичко.
Велено было чудотворца обчистить, обнаженную деревянную резьбу поставить в церковную ризницу для хранения, а из жемчуга и бриллиантов епископ сделал себе архиерейскую шапку, крест и панагию.
В веселую компанию епископа присоединился помещик, артиллерии капитан Иван Соколов с отцом своим, священником, тем самым, который читал над брянским опившимся протопопом в конском стойле заклинательную молитву.
К этому Соколову был приглашен епископ по делу приватному.
Капитан Соколов женат на дворянке, урожденной Касаговой, а Касагов Андрей Иванович, гвардии капитан, вел жизнь буйную и завел у себя гарем.
А посему нельзя ли у этого Андрея Ивановича, как у человека неблагонадежного в отношении нравственном, имение отобрать, хотя бы в опеку родственнице его, капитанше Соколовой?
Архиерей ответил милостиво:
– Посмотрим.
Сели за стол, запели столповую греческого распева херувимскую. Пели потом бурсацкие песни, пили, и вдруг прибежал Соколова слуга и доложил:
– Касагов приехал!
Архиерей приказал тотчас всем заступить свои места. Оставил пение, пошел в спальню, расчесался, опрыскался духами и выполоскал рот, потому что заблудшая овца сама могла иметь на вино обоняние.
К Касагову был выслан Палладий.
Игумен поговорил о законах насчет явных прелюбодеев и привел гвардии капитана в некоторое смущение.
Тогда, поддерживаемый под руки певчими, вышел к заблудшей овце сам архиерей.
Касагов оказался человек тихословный, роста среднего, сложения слабого.
В нем видны были следы воспитания.
Говорил он с трудом, как бы вспоминая слова.
Почтительно пригласил он к себе преосвященство, на что архиерей изъявил согласие, зная, что посещения таковые обременяют епископский кошель, и не медью.
Утром поехали в село Касагова.
Церковь каменная, но в запущении
Обеденный стол достаточен, но беспорядочен.
За столом Касагову подали двух жареных воробьев. Он изволил от одного откушать, запил вином и внезапно оказался пьяным.
Преосвященный пил мало и вел беседу, приличную доброму пастырю. Говорил преосвященный хорошо, даже с латынью, и за столом сидящие, запивая речь преосвященного хозяйским вином, почти прослезились.
Один Касагов не был ни тронут, ни напуган, ни весел, ни печален.
Кирилл был недоволен и приказал закладывать лошадей к отъезду.
Ему было скучно с этим невеселым пьяницей.
Касагов тут оживился, бросился к одному, к другому, просил остаться.
Преосвященный упрямился. Тогда гвардеец пал на колени и заговорил:
– Ежели ваше преосвященство у меня не заночуете, то я застрелюсь.
– Не надо, – ответил преосвященный и решил остаться.
Отужинав, архиерей лег спать. Хозяин, оживившись, тоже ушел куда-то.
Добрынин пошел в комнату Палладия.
Тут сидели Соколов с женою.
– Легок на помине, – встретили они Гавриила.
Молодая еще жена Соколова, взявши Гавриила за руку, сказала:
– Мне давно хотелось с тобой поговорить.
Сели вдвоем на канапе.
Соколов произнес весело:
– Смотри, господин молодчик, не сведи мою жену с ума!
На что Гавриил ответил с галантностью:
– Не извольте опасаться, мы на ваших глазах на этой софе кончим, что нам надобно будет.
И тут заговорила, улыбнувшись, госпожа Соколова:
– Родственник мой Касагов обращается в своевольствие. Собрал он полроты солдат, сам обучил их, жалует в чины, лакеев производит в камергеры и дает им разного цвета жилеты. Не было бы порицательно, если бы он употреблял солдат своих для одной забавы. Но он направляет их к обиде соседей и к притеснению людей беспомощных. Завел он себе гарем, и не из одних крепостных. Сего села поповна в гареме находится, и отец ее, по слухам, Касаговым истреблен, ибо неизвестно, куда он делся. Гарем этот сейчас переведен в другую деревню. Но уедет преосвященный – все начнется сначала, и сердце мое кровью обливается.
Добрынин не мог еще уловить становой струны этого чувствительного разговора и отвечал довольно вяло:
– Ваше рассуждение, сударыня, делает честь вашему сердцу. Однако же, судя по каждодневным зрелищам, многое в свете требует исправления. Но зло мира не может быть ни исправлено, ни оплакано.
Госпожа Соколова возразила с живостью:
– Не передал вам, очевидно, отец Палладий, что господин Касагов мне своим доводится. Свойство наше не близкое, но я единственная его наследница. Если бы Касагов был признан не в уме, то наследство это к нам придвинулось бы, и мы бедного нашего родственника, может быть, на пагубном пути его и остановили. Отец Палладий уже об этом заботится. Не возьмете ли вы на себя труд внушить преосвященному то, что вы от меня слышали?