Житие маррана

Агинис Маркос

Входит негр, расставляет стулья и раскладывает походный столик. Потом застывает неподвижно рядом со слугой. В коридоре слышатся шаги, все ближе и ближе. Порог переступают два монаха в черно-белом одеянии. Один из них — местный комиссар инквизиции Мартин де Сальватьерра, второй — нотариус Маркос Антонио Агиляр. Брат Агиляр ставит на стол чернильницу, кладет перо и бумагу. Брат Мартин де Сальватьерра извлекает из складок облачения свиток, разворачивает его и спрашивает:

— Вы врач Франсиско

Мальдонадо да Сильва?

— Да, брат Мартин.

Комиссара раздражает подобная фамильярность, он делает вид, будто видит арестованного в первый раз.

— Готовы ли вы поклясться на кресте, что будете говорить правду во имя Отца, и Сына, и Святого Духа?

Франсиско смотрит инквизитору прямо в глаза и молчит — готовится произнести слова, которые потрясут всех.

11

Во время ночных переходов запрещалось зажигать свечи, поскольку от них могли воспламениться деревянные повозки и тростниковые циновки. Но возница, клевавший носом на своем старом сундучке, не гасил фонарь до самого утра. Путники дремали, убаюканные мерным покачиванием; иногда, впрочем, фургон внезапно подпрыгивал на камнях и выбоинах, а то и вовсе застревал. Тогда возница слезал с козел и звал на помощь. Приходилось подсовывать под колеса жердины и толстые ветки, толкать и понукать волов, чтобы выбраться из ямы. Крепко заснуть не удавалось никому.

Меж тем всевозможные звуки приоткрывали завесу тайны над кипучей ночной жизнью. Ровный стрекот цикад вдруг рассекало совиное уханье, скрип колес не мог заглушить рыка хищников и хрюканья кабанов, которые шныряли вокруг в поисках добычи. В траве шуршали змеи, бегали вискаши, бродили нутрии и скакали зайцы. Самоотверженные трудяги волы невозмутимо шагали вперед, но дикая природа то и дело давала о себе знать: в темноте кто-то крался, нападал, удирал, поедал жертву. Была и еще одна опасность — индейцы равнины Чако.

На рассвете становилось почти холодно. Приоткрыв один глаз, Франсиско смотрел, как розовеет горизонт, хотя луна все еще висит в вышине. Скоро пора будет разбивать лагерь и завтракать. Дальше все шло как заведено: распрягали скотину, смазывали колеса, разводили огонь, бежали справлять нужду, набирали воды в кувшины и вместительные фляги из воловьих рогов, притороченные к седлам. Потом снова в путь, часов до десяти, пока солнце не начинало палить немилосердно. Тогда устраивали привал: меняли волов, обедали и ложились поспать. Затем подъем — и вперед, пока не заалеет вечерняя заря. А там повозки в круг, костер, ужин. Вчера как сегодня, сегодня как завтра. Если ночь выдавалась тихой и проводники успевали разведать дорогу, караван не останавливался до утра; пассажиры двадцати фургонов и табуны лошадей, ослов и мулов уставали всё больше. Ну ничего, уже недолго осталось.

Однажды в полдень караван остановился в небольшой роще деревьев кебрачо^[16]. Говорили,

будто их древесина, самая прочная на свете, не гниет и не трухлявеет, об нее любой топор сломаешь. То были последние деревья, встретившиеся им на пути.

Начало накрапывать, но слуги соорудили навес и продолжали стряпать. Потом дождь прекратился, однако к вечеру припустил с новой силой. А волы знай себе шли, ступая копытами по грязи. Их мокрые рога лоснились. Этим выносливым животным все было нипочем, разве что переправа далась нелегко. Вскоре развиднелось, и уже до самого конца путешествия с неба не упало ни капли.

Кругом расстилалась раскаленная равнина. Столбом поднималась горячая пыль. По вечерам задувал ветер, от его воя мучительно звенело в ушах. Дикие животные рыскали по выжженной земле, норовя укрыться от зноя в тени кустарников. Скудная зелень, которая раньше хоть изредка радовала глаз, пожелтела и выцвела. Приближались смертоносные солончаки. Хищным птицам, парящим в вышине, казалось, что караван стоит на месте. Волы походили на глиняные статуэтки посреди необъятной пустоши. Ноздри у них были забиты мелким песком. Франсиско спросил, а что будет, если караван заблудится и будет вечно скитаться по этим жутким местам. Взрослые поспешили успокоить его, но сами встревожились.

Воду приходилось экономить. Впереди простиралась белая гладь, покрытая жесткой коркой. От одного взгляда на нее резало глаза. Волы вступили в бескрайнюю соляную пустыню. В свете закатного солнца вспыхнули красным изломанные силуэты колючих кустов. Ночью похолодало быстрее обычного. Ветер сек, стонал человеческим голосом. Франсиско накрылся с головой одеялом и погрузился в беспокойную дрему, однако спустя какое-то время не то во сне, не то наяву увидел, что отец и еще несколько мужчин сломя голову бегут к оседланным лошадям. Мальчик встрепенулся и спрыгнул на шершавую просоленную землю, но мать схватила его за руку.

— Не ходи туда!

Тут Франсиско заметил, что на белой земле темнеют неподвижные тела двух погонщиков, а вокруг расплылась красная лужа.

— Их убили ночью.

— Почему?

Альдонса покачала головой.

— Должно быть, хотели ограбить караван. Разбойники как раз подобрались к повозке с нашими вещами.

Франсиско вырвался и подошел к убитым. Оба лежали ничком, на спинах зияли раны. Видимо, злодеи подкрались, когда несчастные спали или караулили фургоны. Брат Исидро стоял у них в ногах и перебирал четки. Остальные погонщики переговаривались тревожно и растерянно.

— Чертовы живорезы! Если поймаем, всех перевешаем! — грозились торговцы, ехавшие в караване.

«Мой папа изловит этих разбойников, и пусть не ждут пощады!» — уверенно произнес мальчик. «Ничего, что деревьев нет, вздернем гадов на повозках», — пробормотал какой-то караванщик, протягивая веревку мулату, чтобы тот попробовал ее на прочность. Мулат улыбнулся уголками губ, ловко вскарабкался на крышу фургона и с видимым удовольствием скрутил там петлю.

— От папы им не уйти, — повторил Франсиско, обращаясь к матери.