Житие маррана

Агинис Маркос

— Предваряющая благодать — это дар свыше, который побуждает человека делать добро, угодное Богу.

Он расправил рясу, сел рядом и проникновенным голосом продолжал:

— Благодать есть благоволение, благая воля: любовь или дружба, доверие, взаимопомощь. Нас с тобой, например, связывают узы дружбы. А вот вражда, ненависть, ссоры — это уже неблаговоление. То же самое и со Спасителем. Если мы, смертные, исполняем Его заповеди, мы угодны Ему, а если грешим, то враждебны. Помнишь, какие слова Иисуса приводит Матфей в своем Евангелии: «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“,

войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного».

Мальчику захотелось спросить, почему Иисус все время взывает к Отцу, а христиане его примеру не следуют, предпочитая постоянно, кроме разве что молитвы «Отче наш», взывать лишь к Иисусу. Мысли об Отце Небесном Франсиско от себя гнал, боясь, что впадет в ересь и невольно обратится к мертвому закону Моисея, который многократно и с таким жаром обличали и брат Бартоломе, и Сантьяго де ла Крус.

Тут брат Сантьяго удалился, чтобы совершить бичевание, уже вошедшее у него в привычку, вернулся через час и, сурово насупившись, со стальными нотками в голосе произнес:

— И не вздумай путать благодать предваряющую с благодатью сохраняющей! Первая является изначальной, это помощь свыше, которая озаряет наши души и приближает к Спасителю. Ко второй же верующие прибегают лишь время от времени, дабы преодолеть искушение и удержаться на пути добродетели. Только что посредством бичевания она освободила меня от нечестивых помыслов. Однако предваряющая благодать, полученная при крещении, пребудет со мною всегда.

— Конечно, — растерянно заморгал Франсиско.

Во взгляде брата Сантьяго сквозило раздражение.

— Ну-ка живо повтори все, что я говорил тебе про конфирмацию. Времени осталось в обрез. Не хватало еще, чтобы ты опозорился перед епископом.

— Хорошо.

— Никаких «хорошо»! — оборвал монах ученика. — Быстро говори, что есть таинство миропомазания!

Франсиско стойко выдержал эту вспышку неоправданного гнева.

— Через таинство миропомазания мы обогащаемся особой силой Духа Святого, чтобы распространять и защищать веру словом и делом, как истинные свидетели Христовы.

— Какова его материя?

— Святое миро, смесь масла и благовонного бальзама.

— Почему именно масла?

— Потому что оно медленно впитывается и проникает в тело, укрепляя его. В прежние века борцы натирались елеем, чтобы придать себе сил, — выпалил мальчик, надеясь заслужить благосклонность учителя.

— А зачем нужен благовонный бальзам?

— Благовонный бальзам предохраняет от порчи и гниения. Не зря же древние бальзамировали тела умерших.

— Какой словесной формой сопровождается помазание миром?

— Епископ произносит: «Знаменую тебя крестным знамением и утверждаю тебя помазанием спасения».

Тут Франсиско рухнул на колени, возвел глаза к потолку и обратился с молитвой к Господу Иисусу Христу, прося помочь ему с должным смирением и благоговением принять таинство миропомазания и стать истинным воином Христовым, свободным от искушений проклятыми ересями.

Брат Сантьяго де ла Крус удовлетворенно кивнул, произнес «аминь» и вышел из кельи.

33

—

На помощь! Брат Бартоломе Дельгадо умирает! Умирает! — раздался во дворе испуганный вопль чернокожего слуги. Монастырская челядь повыскакивала из всех щелей, как лягушки после дождя. Негры и мулаты бестолково забегали туда-сюда. Монахи также пребывали в полной растерянности. Виновник переполоха лежал навзничь на пороге своей кельи и тяжело дышал. Лицо его раздулось и побагровело.

Сантьяго де ла Крус похлопал комиссара по обвислым щекам:

— Ну же, отец Бартоломе!

В ответ послышался сдавленный хрип. Краем сутаны брат Сантьяго отер пену с губ больного и повернул ему голову на бок, чтобы облегчить дыхание.

— Хирурга Паредеса сюда!

Негры тотчас кинулись на поиски лекаря.

Франсиско присел на корточки возле недвижной туши. Кот жалобно мяукал и лизал висок своего хозяина. Мальчик оценил преданность животного, но сострадания к человеку не ощутил.

Монахи столпились вокруг и принялись истово молиться. Если не придут на помощь высшие силы, их собрат долго не протянет. Однако в ожидании Томаса Паредеса Сантьяго де ла Крус решил не ограничиваться молитвой. Для начала нужно было подложить подушки под голову комиссара.

— А что станет делать врач? — спросил Франсиско.

— Отворит ему кровь, что же еще. В подобных случаях всегда так поступают.

— Паредеса нигде нет! — сообщил запыхавшийся негр.

— Как нет?!

— Его вызвали в какую-то усадьбу, — пояснил второй негр, потный и взъерошенный.

Монахи беспомощно переглянулись, а Франсиско подумал: «Эх, был бы здесь папа!» Кот взвыл, видимо, предчувствуя трагический конец. Сантьяго де ла Крус окинул взором растерянную братию и решительно произнес:

— Я сам сделаю кровопускание. Принесите ланцет.

При этих словах причитания смолкли. Один из монахов велел слуге принести инструмент и какую-нибудь посудину. Другой закатал брату Бартоломе рукав и подставил под локоть глубокое серебряное блюдо, чтобы туда стекала кровь. Сантьяго де ла Крус уселся на низкую скамеечку и приготовился сделать надрез. Ручища комиссара была толщиной с бревно. Вена залегала где-то очень глубоко. Монастырский духовник примерился и рассек влажную кожу в темных потеках. Комиссар содрогнулся всем телом — значит, что-то он все-таки чувствовал, а это уже хорошо. Однако же действия новоявленного эскулапа не увенчались успехом: из раны вытекло лишь несколько капель крови. Брат Сантьяго де ла Крус осмелел и снова воткнул ланцет, на этот раз глубже. Тяжело дыша, он поворачивал острие и так и сяк, пытаясь нащупать вену. Все напрасно.

Вот незадача! Может, удастся третья попытка? Комиссар отличался завидной дородностью, проклятая жила наверняка была толстой, как веревка, но почему-то все время ускользала. Лезвие вошло в плоть сантиметров на пять и бестолково тыкалось под кожей. Рассекало мышцы, задело кость, попадало куда угодно, только не в вену. А крови натекло всего ничего. Сантьяго де ла Крус пробормотал что-то неразборчивое — не то помолился, не то выругался. Наконец он отчаялся и вернул инструмент слуге:

— Нет, не получается.