Живая вода времени (сборник)
Шрифт:
Афанасьевич больше не приехал. Всходило над землей жаркое солнце, дул промозглый северный ветер, стелились туманы, шли проливные дожди. А чистые окна смотрели в голубое небо, в туманную серую хмарь, на подернутый дымкою лес, на пылающий дивный закат. Дом ждал. Ждал своего хозяина.
Серго Степанов
Энергия стиха
Поэзия – наука иль искусство?
При том, что все намешано в ней густо,
Она свободна от погоды, географии
И воздает нам всем – до эпитафии.
Я выпускаю мысли, мысли-строчки,
Как дерева зеленые листочки.
Они меня спасают до поры
От ветра, блуда, сглаза и жары.
До чувственных глубин
Случается, чужой заботой маюсь.
Когда жизнь неспокойна и лиха,
Меня спасет энергия стиха.
Освобожденная от суеты и лени,
Она врачует человечьи тени.
Нам всем она Природа и Родня,
И снова возвращается в меня.
Про это…
Бывает, сказанным и спетым
Нам прибавляются года.
Давайте выпьем за поэтов —
Людей духовного труда.
Бокал вина, он, как примета,
Что в них пылает жарко кровь.
Давайте выпьем за поэтов,
За жизнь, за счастье, за любовь!
Нас увлекает эстафета
Традиций света и добра.
Давайте выпьем за поэтов,
Но только, братья, не с утра.
Поэты в прошлом знали вето,
Не жизнь была, а сплошь диета.
Давайте выпьем за поэтов,
Уже не знающих запретов!
А как поэт умеет это
Воспеть, снискав изящный слог.
Давайте выпьем за поэтов,
Поэт в том деле просто Бог.
Поэты с самого рассвета
Светло нас радуют строкой.
Давайте выпьем за поэтов,
Пусть их стихи бурлят рекой!
Ни слова о войне
Мой друг в войне, меняя роли,
Пройдя горнило всех дорог,
Впитал душою столько боли,
Что думать о войне не мог.
Он никогда вам не расскажет,
Что видел мертвого врага,
Тела, сгоревшие до сажи,
И рек кровавых берега.
Трассируя огнем сквозь небо,
Раздаривая смерть свинцом,
Он каждый миг собою не был,
Был чертом с яростным лицом.
Кому-то жизнь война дарила,
Шанс выжить был ничтожно мал, —
Все полыхало и дымило,
Но он о том не вспоминал.
Танкистом он утюжил гадов,
Военный обретая стаж.
Но взрыв, огонь – и кто был рядом, —
Отныне бывший экипаж.
И где бы друг мой ни сгодился, —
То переправа, то десант,
В аду огня в нем вдруг открылся
Неслабый снайперский талант.
Все та же цель была одна —
Крошить врагов фашистской масти…
Но тут закончилась война
С большой надеждою на счастье…
Пройдет очередной парад
И о войне расскажет снова
Иконостас его наград…
Но друг по-прежнему ни слова.
Долголетие
Когда кого-то любишь,
Растишь, поишь, голубишь,
Ты как бы жизнью их живешь порой.
А если так, прибавь тогда
К своим годам и их года —
И этот возраст в сумме будет твой.
Кому под силу ноша,
Чтоб было десять кошек,
А у супруги все живут, до двадцати.
Но есть еще и внучки,
Сложи года до кучки,
Глядишь – супруга третий век в пути.
А выглядит на тридцать,
Мне с места не сойти!
Владимир Плотников
Из цикла «Билеты встреч и разлук» 180814
Простите, почтеннейшие. Этот необузданный, сумбурный случай связан с циферками. Сейчас они, знамо дело, стерлись, а лет 90 назад весьма жирно пучились со стенки в левом от окна изголовье. Малость пониже красовалась примечательная роспись с оборванной закорючкой. Я навсегда запомнил те 6 цифр. Мой первый рейс. Первая порча. Первая встреча с вандалами – с парой чудовищ.
«Ой. Вишь, каков срамец, накорябал тут. Я стереть было, а тут вы. Неловко даже, подумаете чего про меня, чего доброго. недоброго сиречь. Нет? Вне подозрений я! Благодетель
Не успел в купе войти, как на меня настороженно воззрился молодой человек, угрем извернувшийся от подушки. Хитроватый, в чиновничьем мундире. В руке химический карандаш, на нижней губе черный следок. Офицерская бородка, куцеватость с рыжинкой, легонькая картавость.
«…Вы по надобности какой, по личной? Служебной. Так-так, а я и так и так, и сяк и так, и свое, шкурное, и по чину надобность. Засурков моя фамилия, слыхали, может. Пихтюк-Засурков. По адвокатской линии. Защитник народный. Не гнушаюсь нигде. И по городам, и по весям. О, как вам идет без верхнего, господин. ага, понял, господин штабс-капитан. У меня к военным отношение о-го-го, особенное отношение, авантаж.
Я вот. извольте не пренебречь, карточку вам. я с военными всяки имел дела. Сейчас себя обслуживаю. Защищаться буду, сударь мой, от, к слову, вашего коллеги. Званием подполковник, граф опять же. Ж-го уезда. Тамошний предводитель дворянства. Полагаю, засажу я его. Нет-нет, оговорился, засужу. И поделом. Человек-то он, может, и почтенный, и ордена заслужил за дело. Только разве барское это дело людей убивать? Что с того, что человек сословием попроще? Не тот нынче век. Потому и не ерихонься, а то живо на ж. ссадим.
Благодарствую, не пьем-с. Водочку-с. Мы наливочку уважить любим. А вы? Не? Запах не тот? Ну, мы прибережем наливочку до дому. Пихтюк-Засурков, он, барин, в поездах строжайшим образом уваживает бургонское Шамбертен № 38 три дробь четыре. Не иначе. Иначе только рейнское Шлос-Иоганисборг. Как в книжке одной старой. Слюноточивая мечта захудалого, вечно голодного студента Моси. Еще тому лет восемь пивал бедный Мосик разбавленное столовое, на худой край – пиво в дешевом трактире. Но пристально мечтал о Шамбертене. При этом. Притом, что как видите, добился, и довольно скоро».
Сосед по купе не опрокидывает рюмку, а, будто нырок, протягивает к ней губы, по-утиному всасывает, и плавно удвигает голову назад. Ни рюмка, ни борода при этом, не срезались даже на градус.
«…Я вот с чего с ним, с подполковником, схватился?
Раз, два, пять, да, почитай, уж полгода, как я дочке его распрекрасной Наденьке курс по праву давал, на дому-с. По юриспруденции, гляньте-ка, пташка устремлена. Лапотный люд защищать собиралась. Мося месяцы на нее угробил, от трех громких дел отбоярился. Не за идею, это уж само собой. Только ведь и гонорар господин полковник тоже положил не так, чтоб с Морганом чаи гонять. Так что ж у нас в причинном остатке? Да просто: запала она мне, запала Надька, Надюха, Надюшенька. Хороша, ни слов, ни метафор сродных.
Ничего, что еще себе дозволю? Ух, буль-буль, чертята да по веночкам! Кха!!!».
Вот он становится ближе, вернее, ближе его лицо, подавшееся ко мне через столик. И там, в лице, два отточенных грифеля из вздутой радужки, безумно тонущей в палтус – ной мясистости белков. Грифеля не кололи, а шпынями на самом острие отталкивали, не подпускали: ты чужой, ты не мой, ты. ой!
«…Вы офицер. И крыться перед вами не пристало. Чего ж, распахиваюсь, как на духу, примите в свой штаб. Погусарил, сохальничал я. Совратил дочурку предводителеву. Сцедил ягодку пасленовую. Ладна, смачна, да вот беда – неуклюжая, воробышек в таких делах. Чего так глядите? Она, право слово, вполовину сама далась. Волокититься не собиралась, папаше жалиться того пуще. Куда? Она его пуще моего боялась. Я, собственно, и не уверен, что обрюхатил, что я. Недоказуемо. Все ведь потом, много позже открылось. А она в тех делах была того – тычинка без пестика. Оттого ничего и скрыть не смогла, ни даже меня вовремя упредить. А открылось все с подачи гувернантки. По этой части ушлая бестия, подкованная. Я к ней ни-ни, да она и не смотрела на таких. А Надюху на первом же позыве, в семечку расколупала. И тут уж, ой!