Живун
Шрифт:
Время летело быстро. Утро было в разгаре, когда Гриш, голый по пояс, стоя посредине сильно загруженной лодки, осторожно работая веслом, показался в протоке.
Мужчины бродили возле изб, не зная, чем заняться, женщины доили коров. Первой увидела его Елення.
— Ой, что с ним случилось, с Гришем-то? — Она испуганно бросилась к берегу. — Ой, не иначе — тонул!
Кто был на воле, все побежали за Еленней.
Тревога сменилась радостными возгласами, когда лодка легко ткнулась в прибрежный песок
— Яиц-то сколько! Полная лодка! Вот это насбирал! Ай да Гриш!
Хвалила его и Марья, и он уже не держал на нее зла: не она, так и не привез бы столько еды, вкусной и питательной.
Гриш велел мужчинам и старшим ребятишкам принести ведра и котелки, выгрузить яйца и снести их под навес.
Хлопот было полно, и ждать, когда сварятся яйца, не стали. Наскоро позавтракав молоком, принялись за работу. За едой Гриш рассказал о птичьем базаре, и тут же договорились ставить касканы — навесные ловушки — на дичь и, пока изладят сети, сделать пробную тоню имевшимся ветхим неводом.
В обед расстелили брезент на лужайке и уселись, поджав ноги, неподалеку от костра, на котором в многоведерном котле варились яйца.
Гусиные и лебединые поделили между детьми. Яиц этих сварили немного, но ребятам хватило. Два лебединых яйца еще дали Парассе — как лекарство от цинги, и она выпила их сырыми.
Дождавшись, когда Гриш, как старшой, принялся за еду, и остальные потянулись к деревянным чашкам, доверху наполненным яйцами.
— Утрамбуемся до отвала, не сами собирали, — подморгнул Гришу Мишка и, погладив рыжие щетинистые усы, заглотнул очищенное яйцо.
— А чего стесняться? Пармой живем, мать родная. Все равны! — возразил Гриш.
— Равны, да не совсем. Гажа-Эль вон какой бочка. А Сенька — лагунчик ведерочный. Неодинаково сожрут.
Сенька Германец поглядел своими глазками-чешуйками на живот Гажа-Эля, словно прикидывая его вместимость.
— Ты думаешь? Я, может, больше его слопаю, — сказал он.
— Да? — развеселился Мишка. — А ну, у кого аппетит больше?
— Як-куня-мак-куня!! — с презрением и угрозой выдавил из себя Эль и протянул руку к чашке, но Сенька опередил его и проворно облупил яйцо.
— А нам чего на них смотреть-то! Давай тоже, — обратился Мишка ко всем.
И женщины, и ребятишки стали между собой состязаться, кто съест больше.
Парасся едва успевала заменять опустевшие чашки, подставляя полные вперед свои детям и приговаривая с деланным беспокойством:
— Не объесться бы, не замаяться животами.
Гришу стало не по себе от этой вспышки жадности и обжорства.
«На даровщину накинулись! Будто кто отнимает. Али боятся, что другому больше достанется? Если не лениться, так с пустым брюхом ни один не будет».
Но, хватая яйца и давясь ими, никто не обращал внимания на Гриша, на его осуждающие
Победил Сенька. Он съел четыре дюжины.
— Вот это да-а! — все были удивлены. — Мал, да удал! И куда он их запихал? Может, за пазуху?
— В утробу, сюда, — хлопал себя по животу Сенька, откинувшись навзничь и блаженно улыбаясь. — Я выиграл!
— Вот якуня-макуня! На целую дюжину больше против меня.
— А я еле-еле полторы дюжины одолел, — признался Мишка.
— Поднатужится, так и больше всех нас вместе слопает. — Эль виновато покосился на Марью.
Гриш насторожился: не хватало еще, чтоб пошли счеты-пересчеты.
Но Сенька добродушно пролепетал:
— Больше всех — нет, не полезет.
— Смотри, Семен, не заболей. Я буду виноват, — то ли пошутил, то ли всерьез сказал Мишка.
С обеда поднялись с трудом.
Сенька посоловел, глаза его смотрели сонно, он еле ворочался. Эль громко икал и тяжело пыхтел. Видно было, не прочь вздремнуть и Мишка.
Но Гриш притворился непонимающим и велел, как уговорились с утра, разобрать снасть. Яиц, по его подсчетам, могло хватить дня на два-три. А теперь завтра варить опять нечего. Придется с утра делать пробную тоню.
Свои сети он быстро выволок на полянку, но трое других долго не возвращались. Гриш уже подумал, не задали ли они храпака. Наконец появились Эль и Сенька. По их скучным лицам не трудно было догадаться, как сожалеют они, что им не удалось поспать.
Последним вернулся Мишка с кусками старых сетей и бечевкой для тетивы.
— Колом стоят эти полторы дюжины, — пожаловался он, тыча себе под ложечку. — А ты хоть бы что. — Он посмотрел на Гриша. — Сколько съел?
— Не считал: штуки четыре или пять.
— Четыре или пять?! Охота было чуть свет вставать да собирать?
— Так ведь мы теперь все друг для дружки.
— Для дружка, но и сам не зевай! Нет, ты слыхал, Гажа-Эль, — четыре или пять!
Эля это нисколько не тронуло. Разложив рядом с ветхим неводом Гриша свои такие же старенькие сети, он тупо глядел на них, прикидывал, что можно из них выкроить. Но когда Сенька неизвестно почему вдруг произнес: «Так жить можно!», не умолчал:
— Еще как! До отрыжки!
2
Назавтра сделали пробную тоню. Закинули в протоку небольшой залатанный невод. Тянуть его помогали и женщины, и старшие дети. Да и младшим не сиделось дома — первый лов!
Сынишка Гажа-Эля Энька и дочка Сеньки Нюрка нетерпеливо поджидали приближение мотни. Они разулись и вошли в студеную воду. Скоро ребятишки посинели, продрогли, но не уходили, приплясывали, чтобы согреться. Ведь так велик соблазн первыми выхватить из сети трепещущую рыбу и кинуть ее на зеленеющий пологий бережок.