Живущие на ветрах
Шрифт:
родители их боятся, кричат - «Отец, забери!
Пусть темная ночь приходит, приносит тварям расплату,
костер на рассвете ясном очистит скверну - гори!»
В окрестностях у поселка стоят на вершине двое,
глядят на родные земли, темнеет оттенок лиц.
Но люди туда не смотрят, не слышат, как ветер воет,
как пляшут лихие тени, что так похожи на птиц.
Гортанные крики скроет порыв ледяного ветра,
Порой так кричали дети, которых к утру сожгут.
Детей
боясь, что лихие твари проклятье передадут.
Молились пресветлым ликам, да бело детей рядили,
кормили не отрубями - а белый давали хлеб,
да в темные лбы целовали, да прочь глаза отводили -
«От сердца вас отрываем во имя священных треб!»
Готовили злую жертву пресветлому злому богу,
не зная, что повторяют обычаев давних суть.
Коверкают ритуалы ухода за все пороги,
мешают с золою пепел, гнилую добавив муть.
Стоят на вершине двое, сердца их клинков острее,
Уверены, что семнадцать поднимутся на крыло.
У Ашк - ледяные пальцы, ладони серпы лелеют,
у Йинка - глаза прикрыты, он знает - время пришло.
Вернулись - во имя древней Богини судьбы и смерти,
вернулись на крыльях ночи, сокрытые от молвы.
Когда-то - птенцы-изгои, такие, как эти дети,
прожили до этой ночи в далеких лесах живых.
Обряды вести не Йинку, он смотрит, как Ашк смеется -
Богиня решит воплотиться в ладонях одной из жриц.
Струятся черные косы, и кровь по ладоням льется -
чертила намедни шрамы, чтоб кровь убегала вниз.
Серпами кривыми когти - пускай не былые леи,
но росчерки их глубоки, и росчерки их ровны.
Судьба по ладоням льется, танцуют черные змеи,
глаза у нее - провалы, и крылья ее темны.
Ладони ее в перчатках багряных оттенков крови,
Ладони взлетают в небо, стальные, как плоть меча.
Крик Скашь разрезает тени, узоры вокруг багровы,
Погибель летит к поселкам быстрей, чем удар бича.
2.
В отвар из тимьяна с мятой добавить щепотку перца.
Получится слишком горькой и пряной такая смесь.
Горячая примесь тени в лазурных глазах младенцев.
Хранится былая раса в крови у рожденных здесь.
Детей черноглазых сонмы рождаются в разных семьях,
родившие их отныне навек себя проклянут.
До самой безлунной ночи проклятое злое семя
растет - до закланья дети семь лет на земле живут.
Семь лет собирают беды, семь лет собирают горе,
Чтоб жить без несчастий людям - все правила хороши.
Жрецы говорят проклятым - костер живой чудотворен,
Костер отпускает искры очищенной их
Вернувшимся на рассвете родителям их, свободным
отныне от всех проклятий, жрецы принесут дары...
Летит над поселком ветер, и ветер летит - холодный,
И в холоде том начало веселой и злой игры.
В поселке не спят, тревожась, и шепчут - «Наш Отче Светел,
возносим тебе мы требу, о счастьи Тебя моля,
чтоб в огненном предрассветьи птенцы превратились в пепел,
чтоб черным и сладким пеплом удобрили нам поля».
Птенцы поднимают веки, в глазах их темно и буйно,
встают, отвечая ветру - семнадцать птенцов кричат.
Проклятие Скашь буянит в ночной заоконной буре,
В бурлящей крови горячей снимая с птенцов печать.
В поселке темно и страшно, глаза у людей закрыты,
стекают рдяные капли по острым, как клюв, ножам.
Они ничего не успеют, чужие отцы убиты,
и матери не успеют от мести птенцов бежать.
Огонь от случайной искры, дома в огне догорают,
идет по дороге птица проклятьем, чей взор пунцов.
Последние из живущих, в развалинах умирая,
глядят - укрывает птица крылами своих птенцов.
Над темным холмом и лесом взлетает легко проклятье,
и тот, кто зовется Йинком, глядит на детей и Скашь.
В кругу молчаливы сестры, в кругу молчаливы братья,
в предутренней Темной Ночи не слышится больше плач.
С утра улетают птицы, семнадцать крылатых скашей,
над гаснущим пепелищем несется прощальный крик.
Усталая Ашк ложится на камни под чуткой стражей
и верным усталым взглядом - стоит перед нею Йинк.
3.
Судьба обоюдоостра, как лезвие старых предков -
свидетель любви и страсти, связавшей двоих на раз.
Зовется клинок тайгартом - надеждой живой и едкой
на встречу в далекой жизни, что сбудется не сейчас.
Берутся за руки двое, глядят, как приходит вечер,
который они в объятьях под сенью тьмы провели.
Неумолимой тайной, отравой грядущей встречи
тайгарт у их изголовий - свидетельство их любви.
Рассвет все такой же рдяный, как пламя ночного жара,
и Ашк обрученной птахой встает - «Нам пора идти».
Тайгарт на ладонях Йинка - нестрашная, в общем, кара,
для тех, кто родился в мире под тенью забытых птиц.
От сердца к живому сердцу тайгарт размещают тонко,
два сердца сжимают крылья стального его клинка.
Теплеют глаза у Йинка, смеется подруга звонко,
а после смыкают руки, прижавшись - судьба легка!
Успеют почуять холод, и жар, что приходит следом,