Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
Самгин подумал, что все это следовало бы сказать с некоторым задором или обидой, тревогой, а она сказала так, как будто нехотя дразнила кого-то, а сказав - зевнула:
– Ой, извини!
Самгин встал, нервно потирая руки, похрустывая пальцами.
– Интересный ты человек...
– Спасибо, - сказала она, улыбаясь.
– Но - я тебя не понимаю...
– Потолкуем побольше - поймешь!.. К Лидии-то зайди, я сказала, что ты здесь. Будь здоров...
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно
"Торгует церковной утварью и вольнодумничает. Хвастает начитанностью. Ест и пьет сластолюбиво. Грубовата. Врет, что "в женском смысле - одна", вероятно - есть любовник..."
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть - потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
"Если она читала не те книги, какие читал я, - этим еще ничего не объясняется. Ее слова о духе - какая-то наивная чепуха..."
В конце концов он должен был признать, что Марина вызывает в нем интерес, какого не вызывала еще ни одна женщина, и это - интерес, неприятно раздражающий.
На другой день он пошел к Лидии.
Она жила на углу двух улиц в двухэтажном доме, угол его был срезан старенькой, облезло" часовней; в ней, перед аналоем, качалась монашенка, над черной ее фигуркой, точно вырезанной из дерева, дрожал рыжеватый огонек, спрятанный в серебряную лампаду. Часовня примыкала к стене дома Лидии, в нижнем его этаже помещался "Магазин писчебумажных принадлежностей и кустарных изделий"; рядом с дверью в магазин: выступали на панель три каменные ступени, над ними - дверь мореного дуба, без ручки, без скобы, посредине двери- - медная дощечка с черными буквами: "Л. Т. Муромская".
Самгин позвонил, спрашивая себя:
"Зачем это я засоряю голову мелочами?"
Дверь открыла пожилая горничная в белой наколке на голове, в накрахмаленном переднике; ладо у нее было желтое, длинное, а губы такие тонкие, как будто рот зашит, но когда она спросила: "Кого вам?" оказалось, что рот у нее огромный и полон крупными зубами.
На лестнице было темновато, горничная с каждым шагом вверх становилась длиннее, и Самгину показалось, что он идет не вверх, а вниз.
"Как в Дарьяльском ущелье..."
Сумрак в прихожей был еще более густ; горничная, сняв с него пальто, строго сказала:
– Пройдите направо.
Самгин шагнул в маленькую комнату с одним окном; в драпри окна увязло, расплылось густомалиновое солнце, в углу два золотых амура держали круглое зеркало, в зеркале смутно отразилось лицо Самгина.
"А пожалуй, верно: похож я на Глеба Успенского", - подумал он, снял очки и провел ладонью по лицу. Сходство с Успенским вызвало угрюмую мысль:
"Среди
Слева распахнулась не замеченная им драпировка, и бесшумно вышла женщина в черном платье, похожем на рясу монахини, в белом кружевном воротнике, в дымчатых очках; курчавая шапка волос на ее голове была прикрыта жемчужной сеткой, но все-таки голова была несоразмерно велика сравнительно с плечами. Самгин только по голосу узнал, что это - Лидия.
– Боже мой, - вот неожиданно! Хотя Марина сказала мне, что ты здесь...
Бросив перчатки на стул, она крепко сжала руку Самгина тонкими, горячими пальцами.
– А я собралась на панихиду по губернаторе. Но время еще есть. Сядем. Послушай, Клим: я - ничего не понимаю! Ведь дана конституция, что же еще надо? Ты постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно - какие дни! Конечно, он жестоко наказал рабочих, но - что ж делать, что?
Она говорила непрерывно, вполголоса и в нос, а отдельные слова вырывались из-за ее трех золотых зубов крикливо и несколько гнусаво. Самгин подумал, что говорит она, как провинциальная актриса в роли светской дамы.
За стеклами ее очков он "е видел глаз, но нашел, что лицо ее стало более резко цыганским, кожа - цвета бумаги, выгоревшей на солнце; тонкие, точно рисунок пером, морщинки около глаз придавали ее лицу выражение улыбчивое и хитроватое; это не совпадало с ее жалобными словами.
– Он был либерал, даже - больше, но за мученическую смерть бог простит ему измену идее монархизма.
Самгин, доставая папиросы, наклонился и скрыл невольную усмешку. На полу - толстый ковер малинового цвета, вокруг - много мебели карельской березы, тускло блестит бронза; на стенах - старинные литографии, комнату наполняет сладковатый, неприятный запах. Лидия - такая тонкая, как будто все вокруг сжимало ее, заставляя вытягиваться к потолку.
– Ты, конечно, тоже за конституцию? Самгин утвердительно кивнул головой, ожидая, скоро ли иссякнет поток ее слов.
– Я - понимаю, ты - атеист! Монархистом может быть только верующий. Нравственное руководство народом - священнодействие...
Нет, она не собиралась замолчать. Тогда Самгин, закурив, посмотрел вокруг, - где пепельница? И положил спичку на ладонь себе так, чтоб Лидия видела это. Но и на это она не обратила внимания, продолжая рассказывать о монархизме. Самгин демонстративно стряхнул пепел папиросы на ковер и почти сердито спросил:
– Почему ты так торопишься изложить мне твои политические взгляды?
– Нужна ясность, Клим!
– тотчас ответила она и, достав с полочки перламутровую раковину в серебре, поставила ее на стол: - Вот пепельница.
– Я тебя задерживаю?
– Нет, нет! Я потому о панихиде, что это волнует. Там будет много людей, которые ненавидели его. А он - такой веселый, остроумный был и такой...
Не найдя слова, она щелкнула пальцами, затем сняла очки, чтоб поправить сетку на голове; темные зрачки ее глаз были расширены, взгляд беспокоен, но это очень молодило ее. Пользуясь паузой, Самгин спросил: