Жизнь моя
Шрифт:
Антония попыталась нерешительно протестовать, но потом сдалась. Теперь она удивлялась, насколько лучше чувствовала себя, будучи одетой «должным образом».
Она сказала об этом и получила в ответ кривую улыбку матери.
— Да, дорогая. Вряд ли нужна оксфордская степень, чтобы понять: когда ты одета должным образом, это поддерживает боевой дух. Правда, о степени я сказала не к месту? Ты не находишь?
Миссис Хант взглянула на часы, и ее брови поползли вверх.
— Уже почти восемь! Надо спешить, или мы опоздаем.
Антония
Недели, прошедшие со дня трагедии, она провела в бесконечном тумане. Голоса, лица и даже мысли — все доходило до нее издали, как будто она наблюдала за ними сквозь воду. Лишь в разговорах с Патриком мир приобретал глубину и материальность: цвета вновь обретали яркость, фотография становилась жизнью. Она цеплялась за мысль, что однажды, когда весь этот кошмар будет позади, у них еще появится шанс быть вместе.
Было ужасно, когда Патрик был недоступен в течение двух недель. Она убеждала себя, что даже лучше, что он пропал, что он упал в пропасть, как Майлз. Когда она звонила в дом на Уилтон Роуд, он не перезванивал. Сначала она беспокоилась, что он просто не хочет разговаривать с ней, но с недавних пор начала подозревать, что миссис Пасмор не передает ее сообщения.
Антония восприняла это как вещь совершенно объяснимую. В конце концов, она убила сына Дебры Пасмор.
В одном из наименее натянутых телефонных разговоров Патрик рассказывал Антонии, как он ездил подземкой до парка Сент Джеймс, чтобы добраться до Коронерского суда.
— Совершенно невероятный район, — заметил он. — Ты проходишь через причудливую торговую галерею образца сороковых, а там — как удар в лицо — новый Скотланд-Ярд. Чувствуешь себя преступником.
Он был прав, подумала она, когда они с матерью вышли из такси за несколько кварталов до кофейни, чтобы остаток пути пройти пешком, — Эвелин хотела подышать воздухом. Район был странным.
— Ни рыба ни мясо, — заявила ее мать.
Антония отнеслась к этому спокойно. Она становилась привычной к нереальности.
Было холодно для октября, и со вчерашнего дня подморозило. Они миновали уличный рынок с полудостроенными прилавками. Над ними мрачно колебались навесы от дождя. Потом — высокое сверкающее офисное здание со стеклянными лифтами, скользящими вверх и вниз, потом — прачечная самообслуживания, захудалая клиника планирования семьи и изящная маленькая георгианская терраса, кажущаяся крошечной среди огромных бетонных офисов, оставшихся от времен увлечения новейшими материалами.
«Майлз бы возненавидел все это, — подумала Антония. — Особенно клинику планирования семьи. Фу! — возмущался бы он, какие противные Кевин и Шерон!»
У нее было странное чувство, что она еще увидит его и сможет поговорить с ним об этом.
Они с матерью сидели в той итальянской кофейне, которую Патрик описал
Внезапно у стола появился Патрик. Ее мать улыбнулась ему и назвала себя, потом безмятежно откланялась, чтобы найти здание суда и подождать их там.
Это было невероятно — вновь увидеться с ним. Она забыла свет в его глазах и их голубизну.
У него больше не было бинтов на лице и затылке, и теперь он выглядел так, словно получил легкий солнечный ожог с одной стороны, хотя она заметила, что его улыбка вышла немного кривоватой, словно ожог — или память о нем? — до сих пор причиняют ему боль. Его волосы были острижены очень коротко, возможно, чтобы избавиться от подпаленных кончиков, но его брови и ресницы больше не выглядели обгоревшими.
Его правая рука также казалась обожженной солнцем, как и его лицо, но левая была все еще заключена в бинты. Доктора говорили, что он получил серьезный ожог и надо быть готовым к пересадке кожи, а возможно, и к тому, чтобы учиться писать заново.
— Скучные подробности, — сказал Патрик, явно не желая вникать в детали.
Она наблюдала за ним, когда он шел к прилавку покупать им кофе. На нем был, как она догадывалась, костюм, в котором он сдавал выпускные экзамены. Она до сих пор ни разу не видела его в костюме. В нем он казался высоким, стройным и пугающе элегантным, несмотря на плохо выглаженную белую рубашку.
Что-то подтолкнуло ее память. Обувь… Кажется, Майлз рассказывал какую-то историю относительно обуви? А, да, она припоминает. Перед экзаменами Майлз наставлял своего друга, какие ботинки следует купить, чтобы они подходили к костюму. Майлз был непреклонен в том, что ботинки от Черча были бы единственно приемлемым вариантом, но Патрик сказал: «Нет, черт возьми! Только не по шестьдесят фунтов за пару!» И с триумфом вернулся несколько часов спустя с покупкой с Крытого рынка. Майлз был потрясен и искренне обеспокоен неизбежным крушением репутации своего друга: «Ты не можешь надеть черные замшевые мокасины к костюму. По-чести, Пэдди, разве я тебя ничему не учил?»
Патрик принес кофе и сел напротив.
— Ты потрясающе выглядишь, — прямо сказал он. — Черное тебе идет.
— Тебе тоже.
Они помешали кофе. Его запах был густым и крепким. Таким крепким, что делал ее больной.
Она подыскивала, что сказать.
— Ты, — начала она. — Я имею в виду, кто-нибудь из твоей семьи приехал на следствие?
Он озадаченно посмотрел на нее.
— Я думала… Твоя мать ведь англичанка, может, она приехала? Или… может, у тебя есть родственники здесь?