Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
Я очень поблагодарил моих собеседников, к которым я тоже чувствовал и симпатию, и доверие, за их доброе отношение ко мне и рассказал историю, каким образом я познакомился с Леонидом Пятаковым. Проф. Тихвинский, как об этом было описано ранее, предложил мне вызвать с фронта Пятакова, его ученика по Политехникуму в Киеве на постройку бензолового завода. Пятаков был солдатом, имел два или три Георгиевских креста и не хотел быть произведенным в офицеры (вероятно, из за политических соображений). Когда я упомянул фамилию. Тихвинского, то Юрий Леонидович заметил:
«Мы совершили большую ошибку, зря расстреляли его; таких людей надо беречь, а не выводить в расход».
Только под утро разошлась наша компания, оставив во мне убеждение, что с большевиками можно работать и что среди них находятся люди, которые в состоянии здраво смотреть на вещи и ценить работу людей, которые не за страх, а за совесть работают для своей страны.
Последнее крупное событие, которое совершилось за описываемый период времени, это был арест Краснощекова, члена Президиума ВСНХ и директора вновь образованного ТорговоПромышленного Банка. Краснощеков, — очень ловкий человек, еврейского происхождения, — в 1920-1922 годах играл большую роль в Дальневосточной республике,
Царство Краснощекова в Торгово-Промышленном Банке продолжалось недолго. По городу стали ходить слухи, что Краснощеков ведет очень расточительную жизнь, устраивает кутежи и попойки с веселыми дамами и что его поведение вообще совершенно не соответствует тем правшам, которые обязательны для правоверного коммуниста. Слухи скоро оправдались: он был арестован, и в его квартире был сделан обыск, а в Торгово-Промышленном Банке была произведена ревизия. Произведенное следствие установило растрату Краснощековым банковских денег, незаконную выдачу кредитов и т. п., и он был предан суду. Публика очень .интересовалась судебным процессом, так как это был чуть ли не первый случай суда над партийным товарищем, занимавшим ответственное положение. Суд приговорил его к 6 годам одиночного заключения, что по сравнению с теперешними приговорами, можно считать очень мягким наказанием. Но тогда было другое время и другая генеральная линия...
Я уже упоминал об Анилино-Красочном тресте, который причинял мне особенно много забот. Мне придется не мало говорить о нем и в дальнейшем; теперь я хочу только рассказать об одном характерном факте. После того, как мне удалось поправить финансовые дела этого треста, я был приглашен на ужин, организованный работниками треста, — не помню, по какому случаю. Кроме меня, на этот ужин были приглашены товарищи из профсоюза химиков. Ужин удался на славу. Было выпито не мало дозволенных и недозволенных напитков, и когда развязались языки, то стали произноситься многочисленные тосты. Один из них у меня запечатлился в памяти. Коммерческий директор треста Берков поблагодарил меня за постоянную помощь Анилтресту. Свой тост он закончил особым изречением: «Рука берущего да не оскудеет». Против такого изречения ничего нельзя было бы возразить, если дело касалось бы только законных получек, но дело приобретает совсем другой оборот, если приношения поступают с заднего крыльца, — так подумалось мне тогда. Мое предположение, к сожалению, вскоре оправдалось, и мне пришлось давать свидетельские показания, — на суде, по криминальному процессу Анилтреста.
Мой ученик по Артиллерийской Академии и один из моих главных сотрудников по Химическому Комитету во время войны (Заведующий Кавказским районом) инженер-технолог кап. Георгий Георгиевич Годжелло сообщил мне, что в Анилтресте обнаружены злоупотребления и Н. А. Козлов и Берков арестованы. Через некоторое время я узнал, что Берков обвиняется в том, что он взял взятку около 15—20 тысяч руб. от одного поставщика. Из этих денег он дал Н. А. Козлову несколько тысяч для постройки дачи в Крыму; кроме того, Роб. Кар, Эйхман получил 500 рублей в виде награды. Член Коллегии треста Ильин (коммунист) был также замешан в этом деле (с Ильиным уже раньше был неприятный казус: во время своей командировки в Германию в 1923 году, он потерял 50 фунтов стерлингов, и Анилтрест должен был выдать ему новые деньги; об этом мне было сообщено по секрету во время моего пребывания в командировке). Следствие установило безусловно виновность двух лиц, Беркова и Козлова; что же касается до Эйхмана, то хотя против него прямых улик и не оказалось, тем не менее он все время содержался под арестом и был предан суду. Когда было назначено заседание суда, то я и Годжелло были вызваны свидетелями в суд. Как член Президиума ВСНХ, в ведении которого находился трест, я должен был дать свидетельское показание о подсудимых и о той пользе и вреде, которые эти лица причинили красочной химической промышленности. Г. Г. Годжелло был привлечен в качестве свидетеля, так как он находился на службе в ВСНХ и ведал делами по краскам. Годжелло перед поступлением в ВСНХ работал в Коксобензоловом тресте и был очень полезным работником. Он часто ездил в Донбас и ему нередко приходилось иметь дело с Ю. Л. Пятаковым, который до вызова в Москву стоял во главе всей про-
J
мышленности Донецкого Бассейна. Еще осенью 1921 года, перед моим от’ездом заграницу, Пятаков вместе с Годжелло были у меня в Главном Химическом Управлении (бывш. Сибирская гостиница в Златоустовском переулке), и я обратил внимание Пятакова на необходимость сугубой поддержки этой отрасли химической промышленности, крайне важной,
В то время я был начальником над Пятаковым, по химической промышленности и мог ему давать приказания; я видел тогда (в 1921 году) Пятакова в первый раз, и он произвел на меня хорошее впечатление. Годжелло оставался в коксобензоловом тресте, правление которого находилось в Москве до тех пор, пока не вошел в конфликт с вновь назначенным председателем треста (коммунист, фамилию которого я не могу припомнить), который стал тратить безотчетно деньги на совершенно ненужные цели, вроде роскошной отделки помещения под правление треста и для покупки особой квартиры и т. п. Годжелло заявил ему протест, отказался подписывать эти счета и начал против него борьбу, так как наперед знал, что будет еще более ответственным за эти бесполезные траты, чем его председатель; в то время коммунисты были почти всегда свободны от ответственности за свои деяния, — не то, что в настоящее время. Годжелло воспитанный в военной среде, не мог переносить подобного безобразного отношения к делу и подал в отставку. Будучи вполне в курсе этого дела, я утвердил это его решение и перевел его на службу в ВСНХ, где он был вскоре оценен, как превосходный работник, и я не раз получал благодарность за то, что его рекомендовал на работу в ВСНХ.
Мне пришлось в первый раз побывать в заседании советского суда. Он находился на Тверском бульваре, недалеко от моей квартиры, в очень непрезентабельном помещении: грязноватом и очень плохо обставленном. Заседание суда длилось несколько дней. На мое счастье, председатель суда представлял из себя личность, которая до некоторой степени обладала тем качествами, которые должны быть присущи каждому судье. Небольшого роста, с черной шевелюрой и бородкой, он скорее
напоминал одного из граждан кавказских республик, — не то грузинской, не то армянской. Он был довольно вежлив в обращении и довольно искусно задавал вопросы, — как подсудимым, так и свидетелям. Личности прокурора и других двух судей не остались у меня в памяти. Окончательный приговор принадлежал только судьям, так как никакого жюри в Народном Советском Суде не существовало. Я попросил председателя, если, конечно, это окажется возможным, допросить меня в первую очередь в виду моей перегруженности в делах. Он любезно согласился. Мой допрос продолжался около часа. Я дал полную характеристику всем подсудимым, двух из которых, Беркова и Эйхмана, я знал еще во время войны, так как они работали на оборону. Про Эйхмана я отметил его выдающуюся деятельность во время войны по сооружению завода взрывчатых веществ в Москве в кратчайший срок, причем Эйхман, несмотря на его немецкое происхождение (он был из Приволжских немцев), проявил такое рвение, какое не всегда встречалось у русских работников. Обвинение Эйхмана в получении 500 рублей от Беркова уничтожалось тем фактом, что Эйхман был в полной уверенности, что он получает эти деньги от правления треста за полезное усовершенствование, предложенное им для более экономической фабрикации одного полупродукта для изготовления красок. Прокурор суда, выслушав мое показание об Эйхмане, отказался от обвинения, и суд признал его вполне реабилитированным.
Н. А. Козлова я знал менее других обвиняемых, но с самого начала революции я был привлечен им в Технический Комитет на ряду с друшми профессорами для обсуждения различных технических вопросов. Козлов был приглашен в Главхим покойным Карповым возглавлять Глав-Краску, — не знаю по чьей рекомендации (быть может, как приват-доцент Московского Университета и как ученик Н. Д. Зелинского). С самого первого моего знакомства с Н. А., я видел в нем несомненно способного человека, обладающего способностью показать в высших сферах товар лицом, хотя бы этот товар был и среднего достоинства; но с точки зрения его познаний в химии, а в особенности в приготовлении красок, он был очень мало опытным химиком, которому надо было бы сидеть еще долгое время в лаборатории на заводе, — ранее, чем стать во главе такого трудного дела, как создание в СССР красильной промышленности. Если бы только от меня зависело это назначение, то я бы никогда не выбрал его в председатели Анил-треста. Было с несомненностью установлено, что Козлов взял деньги от Беркова, но он утверждал, что он брал их заимообразно, с определенным намерением их возвратить. В своих свидетельских показаниях я постарался доказать, что Козлов положил много труда на создание Анилтреста и с’умел, несмотря на громадные затруднения, все-таки наладить производство некоторых полупродуктов и красок.
Так как главным подсудимым был Берков, то более всего мне пришлось говорить о нем. Я сказал, что знал Беркова еще во время войны, когда он вместе с членом Государственного Совета Стишинским и известным адвокатом и юрис-консультом немецкой фирмы Байер и Ко., Голдовским, являлись ко мне, в Комитет, по поводу использования химического завода Байер в Москве для нужд химической обороны. Он тогда еще произвел на меня впечатление очень делового коммерческого человека и имевшего авторитет в делах компании. Во время революции мне приходилось часто иметь с ним дело, большею частью в присутствии Козлова и должен заявить, что его работа для Анилтреста заслуживала с моей стороны большого одобрения. Я никогда не мог предполагать, что он позволит себе взять взятку и, конечно, с этой точки зрения его поступок должен быть наказуем. Но принимая во внимание ту пользу, которую он принес для развития молодой отрасли нашей промышленности, я полагал, что это обстоятельство должно смягчить меру наказания. Под конец председатель суда задал мне очень хитрый вопрос:
—Вы знаете теперь поступок Беркова, характеризуете его нам как делового человека, были ли Вы в состоянии взять его к себе на работу, если бы он был бы оправдан?
На это я дал следующий ответ:
— Мне пришлось иметь дело во время войны с самыми разнообразными людьми, привлеченными к делу снабжения нашей армии боевыми припасами, и я с’умел так поставить дело, что никто не смел подумать о каких-либо взятках, а если были единичные незначительные попытки покривить душой, то были немедленно изгоняемы с работы. И я уверен, что если бы Берков был в моем распоряжении, то он никогда бы не посмел решиться на такой поступок. И если бы мне надо было найти делового коммерческого работника для неустанной и напряженной работы, то я бы его взял, несмотря на то, что сегодня он обвиняется в таком неблаговидном поступке; я бы его держал, как говорят, в таких «ежовых рукавицах», что он не посмел бы и думать о подобных деяниях, а всю свою энергию- употребил бы на то, чтобы выполнить возлагаемую на него работу.