Жизнь с моей сестрой Мадонной
Шрифт:
Со счетом в руках я привез картины в квартиру Мадонны и показал ей их.
— Они мне не нужны, — сказала она.
Я подумал, что она шутит.
Ты шутишь надо мной, Мадонна? Я их больше не хочу и не буду за них платить.
Она отлично знала, что на «Сотбис» возвращенные картины в течение года вновь выставляют на аукцион. Если их удается продать, то продавец получает половину суммы. По каким-то личным соображениям Мадонна притворилась, что не знает этого.
— Я не могу вернуть их, Мадонна. На «Сотбис»
— Мне нет до этого дела. Я их не хочу.
Я почувствовал, что сейчас упаду.
Но, Мадонна, я потратил на них собственные деньги. Я не зарабатываю столько, сколько ты. Мне никогда столько не получить. Я не могу лишиться шестидесяти пяти тысяч долларов. Это все, что у меня есть.
Меня это не касается.
Но ты не можешь так со мной поступить...
Продай их кому-нибудь еще. Если они того стоят, ты сможешь их продать. Мне нет дела до того, что ты сделаешь. Картины мне не нужны. А сейчас у меня встреча.
Она поднялась и вышла из комнаты, оставив меня стоять со счетом на 65 тысяч долларов в руках, тремя картинами и чувством, словно она со всего маху дала мне под дых.
Я опустился в глубокое фиолетовое кресло, которое так любовно выбирал для ее гостиной. Я был шокирован и изумлен тем, как моя сестра со мной поступила. Я думал, что все это значит и что будет дальше.
Я понимал, что сейчас Мадонна, наверное, твердит себе, что, поскольку я ее брат, то должен спокойно терпеть ее отношение. Кроме того, я не только ее брат, но и работаю на нее,
хотя мы не заключали письменного соглашения. Я никогда и подумать не мог, что она проявит по отношению ко мне такое безразличие и неуважение.
Я был ее братом и честным человеком, поэтому, сколь бы знаменита она ни была и сколько бы денег мне ни предлагали, я никогда не давал никаких интервью и не рассказывал о ней никому. Я защищал ее, лгал ради нее, увольнял людей по ее поручению, хранил ей верность, давал советы, поддерживал, извинялся за нее и любил ее.
Но тот день стал решающим. Я впервые ощутил на себе всю силу темной стороны натуры моей сестры. Ей не было никакого дела до тех, кого ей следовало бы любить.
Отец всегда учил нас верности и чести. Но с годами чувство верности и справедливости — то есть способности верно оценивать, кто на ее стороне, а кто нет, кому можно доверять, а кому нет — изменило моей сестре. Низкопоклонство, аплодисменты и слава затмили Мадонне глаза.
Мы с Дарлен полгода продавали эти три пейзажа. Полгода я не мог оплачивать квартиру, занимал деньги у друзей, боролся за выживание. Сестра отлично знала о моем бедственном положении, но ничего не сделала. Когда я наконец смог продать картины и вернул свои деньги, мое отношение к Мадонне резко изменилось.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старшие сестры — это сорняки на газоне жизни.
Чарльз М. Шульц
Я не мог объяснить несправедливое отношение к себе. Но когда в ноябре 1995 года она сказала мне, что глубоко несчастлива с Карлосом, я подумал, что, возможно, жестокостью ко мне она пыталась
Мадонне казалось, что Карлос относится к ней неправильно. Она сказала, что больше не намерена терпеть неуважения к себе. Она не коврик у двери. Ей казалось, что Карлос ведет себя, как капризный ребенок. Ей было больно, она страдала. Я знал, что ее мучает обида — никогда раньше она так сильно не любила. Однако несмотря на всю любовь она сменила замки в нью-йоркской квартире, где жила вместе с Карлосом, упаковала его вещи и отправила их ему.
Я понимал, что к Карлосу, который в счастливые времена ласково называл ее «цыпленочком», она относится не просто как к племенному жеребцу, случайно угодившему в Папочкино Кресло. Она действительно была влюблена в него и пыталась сохранить отношения. Были ли ее слова попыткой извиниться передо мной за случай с картинами? Возможно. Я всегда искал оправдания сестре. И на этот раз я простил ее, но ничего не забыл.
В ноябре 1995 года я был в Майами. Свой день рождения я отмечал на открытии нового клуба Ингрид «Liquid». Здесь я познакомился с британской супермоделью Кейт Мосс. Слава пришла к ней в четырнадцать лет, когда она стала музой Кэлвина Клайна. Подобно многим из тех, к кому слава пришла преждевременно, Кейт была очень хрупкой. Создавалось впечатление, что она может поддаться на любую, малейшую провокацию. Однако за хрупким фасадом скрывалась абсолютно уверенная в себе женщина. Я сразу же подружился с ней и ее лучшей подругой, супермоделью Наоми Кэмпбелл. Нам было хорошо втроем. Мы часто встречались и вместе развлекались. Мадонна знала о нашем знакомстве и ругала меня за то, что я общаюсь с теми, кто употребляет наркотики.
Впрочем, эти обвинения были несправедливы. Кейт и Наоми были стильными, элегантными, умными и веселыми женщинами. У Кейт была квартира на Вашингтон-сквер, где мы часто и собирались. Наоми жила в большом лофте на Трайбека. Ее квартира была буквально завалена одеждой, оставшейся после съемок. Открытая кухня. Большая гостиная и две спальни. Одежда валялась везде, где только можно. Наоми собирала книги по искусству, но не произведения искусства. В ее квартире висели только подаренные мной три мои картины, которые я написал для выставки в галерее «Уэссел и О'Коннор».
Как-то вечером к Наоми пришел фокусник Дэвид Блейн. Он был молод, неизвестен и полон энтузиазма.
Мы сидели на кухне и разговаривали. Дэвид спросил, можно ли показать мне фокус.
Я и не подозревал, что будет. Когда Дэвид оторвался от пола на полных пять дюймов, я позвал Наоми. Он повторил свой фокус для нее. Мы были поражены. Очень скоро он завоюет этим фокусом весь мир.
Наоми сказала мне, что всю жизнь мечтала быть певицей. Она включила мне свою запись, сделанную с Квинси Джонсом.
Запись была неважной, но я придержал свой едкий язык, сказав, что все замечательно и что ей нужно продолжать работать. Я не был абсолютно неискренен. Я уважал Наоми за попытки выразить себя в искусстве и действительно хотел, чтобы она продолжала творить.
Я видел полную версию документального фильма о поездке Наоми и Кейт в Африку. В фильме они выглядели ужасно. Там была сцена в самолете. Пассажиры пытались фотографировать Наоми, а она не хотела сниматься, и завязалась забавная, но совершенно абсурдная перепалка.