Жизнь с моей сестрой Мадонной
Шрифт:
Кристофер.
Я знал уязвимые места Мадонны и ударил сразу по всем. Я был вне себя от ярости и не собирался отступать. Я поступил абсолютно инстинктивно.
Вскоре после того, как я послал этот факс, я узнал от Дар-лен, что Мадонна в ярости. Она была убеждена в том, что я законченный наркоман. Объяснить мое ядовитое письмо иначе она просто не могла. Я должен был быть наркоманом. Я был на взводе, когда писал это письмо. Мадонна не могла представить, что я написал письмо просто от злости, потому что она меня сильно
Я понимал, что сейчас она слышала только то, что хотела слышать. Ничто другое до нее не доходило. Но я наконец высказал ей все, что долгие годы копилось в моей душе. Я всегда чувствовал, что глубоко ей безразличен. Она никогда не относилась ко мне как к личности. Инциденты с лампами, картинами, оплатой переполнили чашу моего терпения. Для нее никогда не существовал Дэнни. А хуже всего, и теперь я это понял, было то, что для родной сестры я был всего лишь расходным материалом, как любой другой, от кого она всегда могла с легкостью избавиться.
Мадонна не ответила на мое письмо. Прошли месяцы. До меня доходили слухи о том, что она всем рассказывает о нашем разрыве. Я не звонил ей, но уже начал жалеть, что написал то письмо.
Разрыв с Мадонной повлиял на мою профессиональную деятельность и статус в Голливуде. Я чувствовал, что проклят. Мне нужен был кто-то, кто мог бы исправить положение. Дар-лен это подтвердила. Она сказала, что я могу ссориться с Мадонной, но иметь ее среди своих врагов сродни самоубийству.
Дарлен предложила мне поступиться гордостью, извиниться, признать свои ошибки и постараться сделать так, чтобы извинения прозвучали искренне.
Мне вспомнилось детство. Я был готов признать все, в чем бы меня ни обвиняли. Я написал Мадонне письмо с извинениями, хотя в душе не был согласен ни с единым своим словом.
Я писал: «Ты права, мне нужно лучше контролировать себя. Вся проблема в наркотиках. Мне нужно быть осторожнее. Я глубоко сожалею о том факсе, который так огорчил тебя. В тот момент я не понимал, что делаю. Пожалуйста, прости меня».
Мадонна мне поверила и приняла мои извинения. И тогда я понял, что она меня совершенно не знает. Впрочем, понимать людей на глубинном уровне — не ее стиль. С ее точки зрения, во всей вселенной есть только одна достойная внимания личность — она сама. Так зачем же тратить время на узнавание кого бы то ни было? Это всем остальным нужно узнавать ее. Тем не менее я все же верил в то, что сестра меня любит глубоко и искренне.
Мадонна ответила сразу же. В конце письма она даже нарисовала сердечко. Она писала, что была рада получить мои извинения. Отказ от общения со мной заставил ее почувствовать себя «странно и ужасно неуютно». Не извиняясь за сообщение, оставленное на автоответчике, Мадонна писала о том, как ей тяжело доверять людям, что она просто разрывается.
Она писала, что все понимает — мой гнев был направлен не на нее лично. Просто я устал от тяжкого груза — быть ее братом. Но потом
И все же чуть ли не в половине письма Мадонна повторяла, что не уверена в самой себе и что ее ссора со мной, скорее всего, и была вызвана этой неуверенностью. Читая ее письмо, я понимал, что она пишет совершенно искренне.
А на тот случай, если даже после прочтения ее письма во мне все еще останутся боль и раздражение, Мадонна полностью обезоружила меня, закончив письмо словами: «Хочу еще раз сказать, что ты бесконечно талантлив. Твое счастье многое для меня значит. Я же очень тебя люблю».
Я тоже любил ее, но эта любовь подверглась жестокому испытанию. Я отправил сестре факс с вопросом относительно оформления интерьеров Кокерхэма. Она не стала вдаваться в объяснения, а ответила мне одной фразой: «Я решила пригласить другого дизайнера».
Мне было больно и неприятно, но злился я на самого себя. Я ненавидел себя за то, что послал тот факс. Внутренний голос снова и снова твердил, что, скорее всего, я сделал это умышленно, потому что чувствовал себя слишком зависимым от сестры и хотел освободиться от ее влияния. В то же время я не могу упрекать ее за то, что она отдалилась от меня после тех ужасных слов, которые я написал. Она простила меня. И все же я был зол на нее, но еще больше зол на самого себя.
14 октября 1996 года помощница Мадонны, Каресс, позвонила и сказала, что Мадонну увезли в больницу. Я вскочил в свой черный «Мерседес 560 SEL», который к тому времени успел купить, и помчался в больницу Добрых самаритян. Возле входа уже толпились журналисты. Они выкрикивали мое имя.
Охрана проверила мои документы. Мадонна разрешила навещать себя только Каресс, Мелани, Лиз, Карлосу и мне. Я поднялся в палату 808 на восьмом этаже. Это были настоящие апартаменты. Гостиная, спальня, пошлые обои в цветочек, коричневые и розовые тона совершенно не во вкусе Мадонны. Впрочем, это было неважно. Я был счастлив, что у нее наконец будет ребенок, о котором она так страстно мечтала. Я забыл о своей боли и гневе, забыл о том, как испортились в последнее время наши отношения.
Мадонна лежала в постели в белой фланелевой ночной рубашке. Чистые волосы были зачесаны назад, на лице никакого грима. Она была бледной и утомленной.
— Мне нравится этот интерьер, — сказал я.
Мадонна слабо улыбнулась.
Она еще не оправилась после схваток.
Мадонна сказала, что врачи собираются делать ей кесарево сечение.
— Ты этого хочешь? — спросил я.
— Они считают, что это лучший выход. Они хотят убедиться, что с ребенком все будет в порядке. Думаю, надо соглашаться.